…В такой маске сейчас и одного матча не сыграешь – от лица сплошное месиво останется. А Коноваленко отыграл 10 лет за сборную СССР, стал двукратным олимпийским чемпионом и восьмикратным чемпионом мира. И вот я вижу перед собой то, что защищало его лицо под градом летевших в него «кирпичей». И замираю, не в силах поверить, что это – правда.
«ТАКСИСТАМ ГОВОРИЛИ: „К КОНОВАЛЕНКО“, НЕ НАЗЫВАЯ АДРЕСА. И ОНИ ВЕЗЛИ»
— Это та самая маска, которую ему легендарный канадский вратарь Сет Мартин подарил? – спрашиваю Валентину Дмитриевну Коноваленко.
— Нет. Ту украли – по-моему, в раздевалке Дворца спорта. А эта уже другая. И то он их начал надевать уже по ходу карьеры – когда начинал, никаких масок и близко не было.
Витя же в детстве ещё в футбол играл. Ему очень нравилось, у него вообще стоял выбор между хоккеем и футболом. Так ему на поле бутсой выбили передние зубы, четыре или пять. Он их сгоряча схватил и тут же засунул назад. Так потом всю жизнь с ними прожил! И вроде не шатались даже…
Для него боль – это нормальное явление было, не только на льду, но и в жизни. Однажды пошли машину забирать из гаража, она отчего-то не заводилась. Берёт какую-то ручку, чтобы механически завести, крутит её. А она как сорвётся из рук – и по челюсти ему, и по языку. Он только схватился за лицо, но не кричит, и я просто это
Маска Виктора Коноваленко
как забавный эпизод восприняла, хохочу. Он поворачивается и говорит: «Ты чего смеёшься-то?» И тут я увидела, как ему было больно. Но – ни звука, ни крика! Единственное – зубной боли боялся. Больше ничего. Он вообще молчал в основном, не подумав, ничего бы не произнёс. Но если скажет – не в бровь, а в глаз…
Все эти травмы к проблемам со здоровьем, когда закончил карьеру, и привели. Зрение резко ухудшилось, пришлось операцию на глазах делать; нога сохла – деформирующий артрит, кажется, это называлось. Еле ходил.
— А ведь вы живёте в доме без лифта. Каково ему подниматься по лестницам было?
— Очень тяжело. И бабушки, которые жили на втором этаже, до сих пор всё время вспоминают, как он мучился. Был в «Торпедо» игрок – Жидков, так его Тамара как вспомнит, так плачет: «Ой, помню, Виктор идёт, ногу еле-еле волочит, глаз не видит…» Но он сам при этом говорил: «Подниматься легче, чем спускаться». А умер от инфаркта, мгновенно. В 57 лет…
— Такому человеку, как Коноваленко, иконе третьего по величине города России, не могли дать квартиру в доме с лифтом?
— Нам очень хорошую квартиру предлагали, но на первом этаже. Чуть ли не на том самом бульваре, который сейчас назван в его честь. Но с лифтом – нет. Да и он об этом не просил. Очень скромный был. Скромнее не бывает. Но вот почему ему, например, даже ни разу не предложили толком обследоваться? С его-то здоровьем…
У нас внизу лестницы железки торчат, и место это плохо освещается. Однажды он не увидел, споткнулся — и упал прямо рёбрами. Его отвезли в 13-ю больницу, но главврач сказал, что сразу положить не могут – сначала нужно, чтобы «Торпедо» отправило запрос.
А Николай Иванович, врач, делавший Виктору Сергеевичу операцию на глазах, до сих пор возмущается. Говорит, его привезли и оставили в приёмном покое. Забыли о нём — а он не видит почти ничего и не знает, куда деваться. «Хорошо, — говорит, — я сам спустился и увидел его». Болельщик потому что! А болельщики его ещё после выигранных матчей носили на руках прямо от стадиона до дома…
В Горьком все знали, где живёт Коноваленко. Таксисты – уж точно. Когда приезжали его родственники с Сахалина, им на вокзале достаточно было сказать: «Нам нужно к Коноваленко, мы его родня» — так их безо всякого адреса к нам домой везли. Так его люди любили.
— Эта любовь даже до 60 ему дожить не помогла...
— Из всей нашей серебряной команды 1961 года сейчас, по-моему, только три человека осталось в живых. Не знаю, сколько проживут нынешние хоккеисты, но наше-то поколение на открытых катках играло, при любой погоде. Не помню, чтобы даже в 30-градусный мороз матчи отменяли. А с какими тяжестями они тренировались! У нас полквартиры было завалено блинами и гантелями.
Играл в команде Толя Дубинин, ушёл из «Торпедо» раньше всех, устроился на ГАЗ. И сказал как-то хорошую фразу: «В литейном цеху
Валентина Дмитриевна Коноваленко
рабочим предоставляют льготы. Притом что кровью они не харкают, как мы, хоккеисты!» Вот и думайте, почему они так рано уходили…
«СКАЗАЛА ЕМУ: „В МОСКВУ ТОЧНО НЕ ПОЕДУ“
— Для меня всегда было самой большой загадкой, почему Коноваленко в Москву не забрали. Каким образом ему удалось всю жизнь отыграть за горьковское „Торпедо“.
— Его очень настойчиво звали в „Спартак“.
— Да, я читал, что он даже сам хотел туда перейти, когда красно-белых возглавил его кумир Всеволод Бобров, с которым у него были очень тёплые отношения.
— Если бы Витя хотел уехать – уехал бы однозначно. Потому что и квартиру в Москве ему уже „Спартак“ давал. В ней до него жил футболист Галимзян Хусаинов. Но у них с женой дочка из окна выпала, насмерть разбилась – и они жить там больше не могли, вынуждены были съехать.
— Вы с мужем и побоялись в квартиру с такой предысторией заселяться?
— Нет, до этого даже не дошло. Когда он мне обо всём рассказал и спросил, поедем или нет, я сразу сказала: „Не думай. Ты, конечно, можешь ехать, твоё дело, но я в Москву точно не поеду“. Я Москву до сих пор терпеть не могу. И тогда не любила. У меня даже гордость была оттого, что Горький – закрытый город, с оборонными заводами. Думала: у нас много тайн есть, не то что в какой-то Москве…
Для меня Нижний Новгород очень многое значит. Я родилась не в нём, а в деревне. После войны там начался голод, и мамины родные сестра и брат, раньше поехавшие на строительство ГАЗа, сразу же забрали нас с мамой сюда. Я здесь выросла, у меня в Нижнем все похоронены. У Вити – только мама, остальные – в Волгограде и Южно-Сахалинске, где его брат остался после войны.
Поэтому Витина мама, если бы мы уехали, абсолютно одна бы в Нижнем осталась – его отец умер в 1960-м. Свекровь меня как дочку приняла, хотя я замуж вышла сразу после школы и ничего не умела – ни стирать, ни готовить… Я ей очень была благодарна.
Это тоже сказалось. Да ему потом и ребята цеэсковские, с которыми он дружил – Фирсов, Рагулин, – говорили: „В Москве спортсменов много, не только хоккеистов, на нас тут мало внимания обращают. А ты в Горьком один, тебя тут на руках носят“. Имею в виду – болельщики, а не руководство.
— Но сам-то он изначально колебался?
— Нет, ни капли. Тем более что он с моим мнением всегда считался. Я сказала нет — значит, нет. Даже после того, как в загсе нас расписали, я на работу побежала, а он спросил: „Ты ко мне сегодня придёшь?“ А мы до того вместе не жили. Ответила: „Чего?! Вот через неделю у нас свадьба будет – после этого и съедемся!“ И хоть бы слово в ответ сказал!
А много лет спустя во Дворце спорта, позже названном именем Коноваленко, пытались создать хоккейный музей. Муж ещё был жив. Ему сказали: „Дай что-то в музей“. А он ответил: „Что Валентина скажет, то и забирайте“. Хотя, уж казалось бы, это совсем никакого отношения ко мне не имеет.
Горьковское «Торпедо» 60-х
— Ещё одна загадка для меня: неужели всемогущий Тарасов никогда не звал Коноваленко, лучшего вратаря страны на протяжении многих лет, в ЦСКА?
— Звал, но… не лично. Тут небольшая предыстория. Я не раз думала: почему он так поспешно женился на мне, вернее, женил меня на себе?
— В каком смысле?
— Конечно, мы год до этого встречались. До того на его предложения я отвечала, что подумаю. А как только сказала, что согласна, и его мама познакомилась с моими мамой и тётей, на следующее же утро он позвонил, поднял меня ни свет ни заря и сказал: „Давай паспорт“. — „Зачем?“ — „А я заявления наши отнесу“. В загс я, в общем, не ходила и заявление лично не подавала. Он это 15 апреля 1961-го сделал, а 22-го нас расписали уже.
В январе 62-го у нас родилась дочка Оля. А в начале 63-го в горьковский обком партии пришёл конверт от министра обороны СССР, маршала Малиновского. С требованием срочно забрать Коноваленко в армию и откомандировать, а вернее, перетащить в ЦСКА. Это, конечно, была инициатива Тарасова.
Витя тогда с этим конвертом всюду бегал. Оле только годик был – и меня потащили к гинекологу и сделали справку, что я беременна во
Владислав Третьяк, Анатолий Тарасов и Виктор Коноваленко
второй раз. Хотя никакой беременности, конечно, не было. А первая дочка слишком маленькая, и переезжать в Москву нам в таком вот семейном положении никак нельзя. Обком „отмазывал“ его как мог – и сам он не хотел. Так вот, в какой-то момент я подумала: а может, и женитьба наша оказалась столь поспешной, чтобы от ЦСКА его уберечь (смеётся). При этом с ребятами „армейскими“ он дружил – и мы могли двое суток ехать на машине к ним в санаторий министерства обороны, где они летом отдыхали.
— Прямо из Горького?!
— Да. На „Волге“ — и на 21-й, и на 24-й. На „Москвиче“ только не ездили. А что такого? Пробок тогда не было, „мигалок“ — тоже, дороги пустые. Оля на заднем сиденье как встанет во весь рост и закричит: „Папа, езжай быстрее!“ А он это дело обожал. Если бы не его зрение и нога, после окончания карьеры вполне мог бы перейти в нашу автозаводскую команду гонщиков. У него ни одной аварии за всю жизнь не было.
А машину ему наши работяги на заказ делали. По конвейеру шла, так мелом было написано „Коноваленко“, чтобы с особой любовью. Так же, как Гагарину, когда тот в Горький приезжал. А „Москвич“ нам на свадьбу подарили ребята из „Торпедо“. Вся команда гуляла, в нашу двухкомнатную хрущёвку человек 50 набилось! Даже танцевать было негде…
»ТОЛЬКО НА УЛИЦУ ВЫЙДЕТ – К НЕМУ УЖЕ ПОДБЕГАЮТ С ПОДНОСАМИ"
— Всех периферийных хоккеистов, которые до Москвы не доезжали, в те годы от сборной в итоге «отцепляли». Один Коноваленко остался. Почему?
— Учитывая, каким скромным был сам Виктор и его товарищи, не хочется, чтобы мои слова о нём прозвучали нескромно. Но, видимо, так он был нужен. Вот недавно ко дню рождения Высоцкого смотрела по телевизору его старое интервью, где он говорил «Меня ни поэтом не считали, ни музыкантом». И у меня проскользнула мысль, что мы ведь многих при жизни по достоинству не ценим. Да и после смерти о них забываем.
Сейчас все говорят об одном-единственном вратаре из всех, что у нас были. Третьяк – свет в окошке! Кто спорит с тем, что он играл здорово? Но Коноваленко тоже был основным вратарём сборной 10 лет, очень многое выиграл. У каждого – своя роль, свои заслуги. И надо говорить
Медали Виктора Коноваленко. Небольшая часть
о традиции: Третьяк потому и стал Третьяком, что учился у Коноваленко, а Коноваленко – у Николая Пучкова. И что 20-й номер сначала был у Виктора и только потом у Владислава…
— Это правда, что Коноваленко сам передал этот номер Третьяку?
— Да. Лично я с Третьяком не встречалась, но у нас тут есть один большой фанат хоккея, которого Виктор называл своим другом. Его зовут Яков Семёнович, он доверенное лицо Иосифа Кобзона. Благодаря мужу он знал всю сборную. И рассказывал, что Третьяк за Коноваленко по пятам ходил. Говорил даже: «Виктор в туалет – и Владик за ним в туалет!»
— Я вот читал в автобиографии Коноваленко, что после неудачного первого чемпионата мира в 61-м в Швейцарии он написал Пучкову письмо с просьбой поделиться вратарскими секретами. И вообще после этого стал намного серьёзнее относиться к вратарской профессии.
— Про это письмо ничего не знаю, с трудом представляю, чтобы ему такое в голову пришло. Но к Пучкову Витя всегда относился хорошо. И встреча у них была, подтверждаю – со слов мужа. В конце карьеры Николая.
— И о чём два вратаря на ней говорили?
— О… выпивке. Пучков совсем не пил. И Витя приводил мне его слова: мол, вратарское дело – это очень сильное напряжение. Я не пью, стресс никак не снимаю – и чувствую, что больше не могу. Поэтому рано ухожу. А тебе, Виктор, советую расслабляться…
— То есть выпивать Коноваленко начал с подачи непьющего Пучкова?!
— Да.
— Правда, кстати, что на тот чемпионат мира в Швейцарию вы послали ему через знакомых журналистов чёрный хлеб и слоёные пирожки?
— Да нет, пирожков я сроду не пекла. Чего только не выдумают! А вот телеграммы ему посылала.
Виктор Коноваленко
— На льду, говорят, он здорово покрикивал на защитников. А дома?
— Чтобы он на меня покрикивал? Вы смеётесь, что ли?! Только когда уже совсем старый и больной был. И ему два раза попало. Не от меня. Он ревнивый был – и дважды попытался при друзьях меня приревновать, да так, что унизил. А отец одного из его воспитанников, из Якутии, оказалось, был боксёром. И он ему врезал. Ещё раз – его друг. Но, повторяю, это только в последние годы было. А до того – такой спокойный был! И с прекрасным чувством юмора. Я могла закипеть, но он любой конфликт шуткой гасил.
Когда только поженились, соседка над нами всегда говорила: «Витю совсем не слышно, только тебя и слышно!» А вот к концу жизни нервы у него расшатались, и я могла вывести его из равновесия. После какой-то ссоры он однажды сказал: «Даже когда я отца хоронил – не плакал, а ты меня до слёз довела…»
— Ту же фразу он, судя по автобиографии, однажды и про Тарасова сказал. А за что вы на него голос повышали?
— Только если за выпивку.
— Любил Виктор Сергеевич это дело?
— А как ему не любить? Только на улицу выйдет – к нему уже подбегают с подносами. А когда ехал выпимши за рулём и его милиция останавливала, так не то что не штрафовали, а целым отделением до дома
сопровождали – чтобы чего за остаток пути не случилось.
— Водил он до конца жизни?
— Нет. Машину мы продали ещё в 80-е. Он с возрастом стал хуже видеть и больше выпивать. Хоть он и выпившим отлично машину водил, но я уже просто стала за него бояться. Витя не хотел с автомобилем расставаться, но машина барахлила, и однажды он попросил, чтобы её поставили на завод, чтобы отремонтировать. Так ему там отказали! Он страшно обиделся, не ожидал такого отношения.
Потом он уже привык без машины. А когда всё в стране менялось, на ГАЗе стали распродавать машины заслуженным автозаводцам за 35 тысяч рублей. Это было очень выгодно, потому что можно было тут же продать их с рук за 120 тысяч. И я впервые в жизни стала Витю пилить на тему денег: воспользуйся этим вариантом! Так-то я и перепродавать что-то привезённое из-за границы ему всегда запрещала – разве что мохер…
Он сначала не понимал: «Зачем мне надо покупать машину, если я больше не буду её водить?» Я объяснила. У меня была приятельница, мы вместе работали. А муж у неё был назначен начальником в только что созданном управлении по борьбе с организованной преступностью. У него были связи, он быстро всё оформил, перепродал кому-то машину за 120 тысяч. Мы положили деньги в банк в ноябре 91-го. А скоро вся экономика в стране рухнула, и компенсацию через какое-то время стали давать только по тем вкладам, которые были внесены до 21 июня 91-го. То есть все наши деньги за эту машину пропали. Вообще все.
— Мы знаем о невероятном мужестве и терпении Коноваленко. А что могло его расстроить?
— Он очень впечатлительный был. Однажды целую неделю не могла его из депрессии вывести – причём он не пил, лежал, уткнувшись в стенку, и молчал. На Покровке на его глазах девочку насмерть сбили. Всё близко к сердцу принимал. У нас была белая болоночка Кузька – и однажды во дворе, когда он с ней гулял, её машина сшибла. Когда он позвонил мне на работу и сказал об этом, я в первый момент готова была его убить – такой это для нас был любимец. Но прибежала, посмотрела на еле стоящего на ногах Витю – и поняла, что если начну его ругать, то он сам упадёт. И начала успокаивать: ладно, говорю, хоть быстрая смерть, не мучилась собака… И пошли хоронить.
— Больше собак в доме не было?
— Нет. Кошки были, и не только. Он постоянно кого-то притаскивал – то ежа, то черепаху, то ужа…
Окончание следует.
Виктор Коноваленко с женой и друзьями