Агасси. Игра в открытую за $ 5 млн
Продолжение.
В этой главе рассказывается о знакомстве Андре Агасси с его будущей (первой) женой — актрисой Брук Шилдс. Знакомство это произошло не в самый простой для Андре период его жизни. Он всё ещё тяжело переживал расставание со своей первой серьёзной любовью — девушкой Венди, которая долгое время сопровождала Агасси в поездках на турниры, но затем ей надоела эта роль, и она порвала с Андре по своей инициативе.
Так всё и началось. Факсы туда, оттуда, переписка на дальнем расстоянии с женщиной, которую я никогда не видел воочию. То, что началось странным образом, со временем становилось ещё более необычным. Ритм диалога был на редкость медленным, и это устраивало нас обоих — ни один из нас особо не спешил. Но вместе с тем, гигантские расстояния, разделявшие нас, быстро свели на нет нашу настороженность. Обменявшись всего несколькими факсами, мы перешли от невинного флирта к обмену самыми сокровенными секретами.
Правда, вскоре в карьере Андре произошло очень важное, яркое событие. Он выиграл свой первый турнир «Большого шлема» — знаменитый Уимблдон! Его отец Майк Агасси на седьмом небе от счастья — его усилия и жертвы были не напрасны, сын оправдал надежды отца! Майк даже разрыдался после победы своего сына, настолько чувство гордости переполняло его. Но вскоре мажорное настроение Андре сменилось на минорное: получив травму запястья, он вынужден согласиться на операцию, и послеоперационный реабилитационный период дался ему с трудом. И вот тут в его жизни появилась другая женщина, как выяснится позже — роковая. Это была актриса Брук Шилдс…
Я устроился на кушетке цвета морской волны, плотно набитой гусиным пухом, с пультом в одной руке и с телефоном в другой. Хирург сказал, что я должен держать руку с оперированным запястьем в приподнятом положении в течение нескольких дней, так что приходится лежать, положив ее на высокую жесткую подушку, которая служит ей опорой. Хотя меня пичкают мощными обезболивающими препаратами, я до сих пор чувствую себя неважно, болезненно реагирую на всё, настроение хуже некуда. К счастью у меня появилась в жизни отдушина, женщина. Это Линди, подруга жены саксофониста Кенни Джея.
Я познакомился с Кенни Джеем через певца Майкла Болтона, с которым мы пересеклись, когда я играл на Кубке Дэвиса. Все мы жили в одном отеле. Так вот, Линди вдруг неожиданно позвонила мне и сказала, что познакомилась с женщиной, которая воплощает само совершенство.
— Это круто, я ценю совершенство.
— Я думаю, у вас может получиться.
— С чего это ты взяла?
— Она хороша собой, просто блистательна, в ней есть какая-то загадка и неуёмная веселость.
— Едва ли это так. Я до сих пор скучаю по Венди. И, кроме того, я предпочитаю, когда знакомство происходит естественным образом, а не по чьей-то наводке.
— Забудь о своих предпочтениях. Как-никак её зовут Брук Шилдс.
— Я слышал о ней.
— Что ты, собственно, теряешь?
— Много чего.
— Андре, ну же…
— Я подумаю. У тебя есть её номер?
— Ты не можешь ей звонить. Она в Южной Африке на съёмках фильма.
Мы говорим в основном о том же, что было в наших факсах, но теперь, в режиме живого общения, за тарелкой спагетти, это звучит иначе, гораздо душевнее: ощущается определённый подтекст, язык тела выразительнее слов на бумаге, плюс между нами возникает некая химия — срабатывают феромоны. Вдобавок Брук смешит меня и смеётся вместе со мной. Мне очень нравится, как она смеётся.
— Но у неё должен быть телефон.
— Не-а. Она может быть где угодно и нигде: в палатке, в бараке, в буше. Ты можешь связаться с ней только по факсу. Она дала мне номер факса Брук Шилдс и спросила номер моего факса.
Но у меня нет факса. Это единственная штука, которой нет в моем доме.
Я дал ей номер факса моего брата Филли. Перед самой операцией он мне позвонил.
— На твоё имя пришёл факс… от Брук Шилдс?
Так всё и началось. Факсы туда, оттуда, переписка на дальнем расстоянии с женщиной, которую я никогда не видел воочию. То, что началось странным образом, со временем становилось ещё более необычным. Ритм диалога был на редкость медленным, и это устраивало нас обоих — ни один из нас особо не спешил. Но вместе с тем, гигантские расстояния, разделявшие нас, быстро свели на нет нашу настороженность. Обменявшись всего несколькими факсами, мы перешли от невинного флирта к обмену самыми сокровенными секретами. В течение нескольких дней наши факсы приобрели тональность нежных посланий, а потом стали более интимными. Я чувствовал себя так, словно становился возлюбленным женщины, которую никогда не встречал и с которой никогда не говорил.
Я перестал звонить Барбаре (Стрейзанд — у Андре Агасси одно время был телефонный роман со знаменитой актрисой и певицей Барбарой Стрейзанд, которая была намного старше его. — Прим. ред.)
Теперь, обездвиженному, с перевязанным запястьем, покоящимся на жёсткой подушке, мне ничего не оставалось, как только, не переставая, думать о следующем факсе для Брук Шилдс. Через несколько дней приехал мой приятель Джил (телохранитель и тренер Агасси по физподготовке — Прим. ред.) и помог мне поработать над несколькими проектами. Меня смущал тот факт, что Брук закончила престижный Принстонский университет, где она специализировалась на изучении французской литературы, тогда как я бросил школу ещё в девятом классе. Но Джил не терпел подобных разговоров и делал всё, чтобы укрепить мою веру в себя.
— И вот ещё что, — говорил он, — не терзайся по поводу того, нравишься ты ей или нет. Лучше реши для себя, нравится ли она тебе.
— Да, — сказал я. — Да. Ты прав.
Поэтому я попросил его взять напрокат для просмотра набор фильмов с участием Брук Шилдс, и вскоре мы устроили себе кинофестиваль для двух зрителей. Мы подготовили попкорн, приглушили свет, и Джил поставил первый фильм под названием «Голубая лагуна». В фильме Брук — русалка, близкая к пубертатному возрасту, оказывается выброшенной с юношей на берег райского острова. Словом, пересказ истории об Адаме и Еве. Мы включаем ускоренную перемотку, стоп-кадры, спорим: Брук Шилдс — это мой тип или нет.
— Недурна, — говорит Джил. — Очень недурна. Она явно стоит того, чтобы отправить ей следующий факс.
Куртуазное ухаживание по факсу продолжалось несколько недель, пока Брукс не послала коротенький факс, где сообщала, что завершает съемки и возвращается в США через две недели. Она прилетала в международный аэропорт Лос-Анджелеса. По случайному совпадению я должен был прибыть в Лос-Анджелес на следующий день после её прилета для записи интервью с тележурналистом Джимом Роумом.
Мы встретились в её доме. Я помчался туда прямо из студии, даже не сняв густо наложенного телевизионного грима после моего интервью Джиму Роуму. Она открыла дверь, выглядела при этом, как настоящая кинозвезда, с воздушным шарфом вокруг шеи. И без макияжа. (По крайней мере, её макияж был гораздо умереннее моего). Но у неё была короткая стрижка, которая вызвала у меня шок. Всё это время я представлял её с длинными волосами, ниспадающими на плечи.
— Мне пришлось подстричься из-за роли, — пояснила она.
— Из-за роли? В каком фильме? Bad News Bears?
Её мамаша возникла ниоткуда. Мы пожали друг другу руки. Она старалась быть сердечной, но это у неё плохо получалось — она всё равно оставалась чопорной. У меня появилось странное предчувствие. Чисто интуитивно я понял, что независимо от ситуации, мы никогда не поладим.
Я повёз Брук поужинать. По дороге я спросил её:
— Ты живешь с матерью?
— Да. В общем, нет. Фактически нет. Это сложный вопрос.
— С родителями всегда так.
Мы пошли в недорогой итальянский ресторан «Паста Мария» на улице Сан-Висенте. Я попросил посадить нас в уголке, подальше от других посетителей, и очень быстро забыл о матери Брук, её стрижке, обо всём.
Мы смеёмся от души, когда к нашему столу подходит официант и, обращаясь к нам обоим, спрашивает:
— Так как, обе леди ознакомились с меню?
— Видно пора подстричься, — говорю я.
Я спрашиваю о фильме, в котором только что снималась Брук в Африке. Нравится ли ей быть актрисой? Она с восторгом говорит об увлекательном процессе съёмки фильма, о том, как интересно работать с талантливыми актёрами и режиссёрами, и меня поражает, что она является полной противоположностью Венди, которая никогда не знала, чего она хочет. Зато Брук точно знает это. Она представляет себе, о чём мечтает и рассказывает о своих мечтах без запинки, не затрудняясь, хотя у неё и нет ясного понимания того, как претворить их в жизнь. Брук старше меня на 5 лет, она лучше знает жизнь и людей, и вместе с тем, производит впечатление по-женски слабой и невинной девушки, что вызывает у меня желание взять её под свою защиту. Она пробуждает во мне потребность о ком-то заботиться, я и не подозревал, что эта черта мне присуща.
Мы говорим в основном о том же, что было в наших факсах, но теперь, в режиме живого общения, за тарелкой спагетти, это звучит иначе, гораздо душевнее: ощущается определенный подтекст, язык тела выразительнее слов на бумаге, плюс между нами возникает некая химия — срабатывают феромоны. Вдобавок Брук смешит меня и смеется вместе со мной. Мне очень нравится, как она смеётся. Как и операция на запястье, три часа пролетели, как один миг.
Она очень участливо расспросила меня об операции, посмотрела на свежий шрам размером с дюйм и нежно погладила его. Она отнеслась ко мне сочувственно, потому что ей тоже пришлось оперироваться по поводу обеих ног. Дело в том, что у неё были травмированы пальцы ног. «Из-за занятий танцами, — говорит Брук, — поэтому врачам пришлось вправлять их операционным путём». Я рассказал ей о моём приятеле Джиле, который дежурит в моей палате, как сиделка, и она шутливо спросила, не могу ли я одолжить ей его на время.
Оказалось, что, несмотря на абсолютно разный образ жизни, у нас сходные стартовые позиции. Она знает, что значит взрослеть под прессингом неуравновешенной, амбициозной, жесткой родительницы. Так же было и у меня с моим папочкой. Её мамаша практически взяла на себя роль её менеджера, когда ей было всего 11 месяцев. Разница со мной в том, что её мать до сих пор управляет ею. И сейчас у них очень натянутые отношения, потому что карьера Брук идёт на спад. Съёмки фильма в Африке стали её первой серьёзной работой за последнее время. В Европе у неё небольшой бизнес, связанный с продажей кофе, дохода от которого хватает как раз на оплату ипотечного кредита. Она говорит об этом запросто, очень чистосердечно — так, будто мы знаем друг друга с пелёнок. Это не только потому, что мы подготовили почву, обмениваясь факсами. Я могу сказать, что она по природе открытый человек, она вообще такая. Мне бы хотелось быть хотя бы наполовину таким же открытым, как она. Я не очень-то могу рассказывать ей о своих внутренних сомнениях, хотя и вынужден признать, что ненавижу теннис.
Она смеётся.
— На самом деле ты вовсе не ненавидишь теннис.
— Нет, ненавижу.
— Но тебя вполне устраивает эта ненависть.
— Уверяю тебя, что я его ненавижу.
Когда я ухожу, она замечает небольшую дырку в моих джинсах, чуть пониже спины. Она просовывает туда палец и ногтем щекочет мне копчик. На её губах блуждает озорная улыбка, прежде чем она бегом устремляется в дом.
Мы говорим о наших переездах, о любимых блюдах, о музыке и кино.
Мы становимся ближе друг другу, когда обсуждаем недавний фильм «Мир теней», в котором рассказывается история английского писателя К.С. Льюиса. Я говорю Брук, что этот фильм задел во мне самую чувствительную струну. Льюис был связан тесными узами со своим братом. Фильм рассказывает о скрытной жизни Льюиса в изоляции от остального мира, об опасной неотвратимости риска и муках любви. Но некая удивительно бесстрашная женщина вынуждает его понять, что страдание — это плата за то, чтобы оставаться человеком, а за это стоит платить. В конце фильма Льюис говорит своим студентам:
— Страдание — это глас божий, обращенный к бездушному миру, чтобы пробудить его. Он говорит им:
— Вы подобны каменным глыбам… Именно удары Его резца, которые причиняют нам такую боль, как раз и делают нас совершенными.
— Мы с Перри смотрели этот фильм дважды, — говорю я Брук, — мы запомнили наизусть почти половину диалогов фильма. Меня трогает то, что Брук тоже нравится «Мир теней». У меня вызывает невольное уважение то, что она прочла несколько книг Льюиса. Далеко за полночь, засидевшись за пустыми чашками кофе, мы уже не можем игнорировать то, с каким нетерпением смотрят на нас официанты и хозяин ресторана. Приходится уходить. Я везу Брук домой и, стоя на тротуаре рядом с её домом, я, как мне кажется, вижу, как её мать смотрит на нас сквозь занавески на верхнем этаже. Я целую Брук в щечку и спрашиваю, могу ли я ей позвонить.
— Звони, пожалуйста.
Когда я ухожу, она замечает небольшую дырку в моих джинсах, чуть пониже спины. Она просовывает туда палец и ногтем щекочет мне копчик. На её губах блуждает озорная улыбка, прежде чем она бегом устремляется в дом.
Я еду на машине, взятой напрокат, вдоль бульвара Сансет. Я планировал вернуться в Вегас, никак не рассчитывая, что свидание окажется таким увлекательным и затянется надолго, но было уже слишком поздно, чтобы пытаться улететь. Я решаю остановиться в первом попавшемся отеле. Им оказался Holliday Inn, который знавал лучшие дни. Через 10 минут я лежу в моем обшарпанном номере на третьем этаже, слушая, как гудят машины на бульваре Сансет и на дороге 405. Я перебираю в памяти все детали свидания и, что самое главное, пытаюсь прийти к какому-то заключению о том, что оно для меня значит. Но мои веки тяжелеют и смежаются. Я изо всех сил стараюсь держать глаза открытыми, так как я обычно борюсь за сохранение самоконтроля, утрата которого подобна утрате права на выбор.