Николай Давыденко после поражения в первом круге «Ролан Гаррос» от Робина Хасе со счётом 5:7, 4:6, 2:6 рассказал, в том числе и корреспонденту «Чемпионата», о возможном завершении карьеры игрока, тренерской карьере, сборной России и многом другом.
— Николай, можно только поразиться вашему стремлению играть, несмотря на различные травмы и трудности. Что является вашей мотивацией?
— Если честно, я сам не знаю. Может быть, надо поблагодарить моего брата. Он меня постоянно подстёгивает. Он говорит, чтобы я продолжал играть, пытался найти возможность подняться в рейтинге, избегать травм и так далее. После Парижа я опущусь в рейтинге за пределы сотни. Я ещё не решил, что делать дальше.
— Вы говорили в Австралии, что можете завершить карьеру, если окажетесь за пределами топ-100.
— Да. Но я пока не готов сказать, что уже завершаю карьеру, мне надо принять решение.
— Но, возможно, вы провели сегодня последний матч?
— Возможно.
— Роджер сказал, что по-прежнему получает удовольствие от игры, от больших стадионов...
— Да, если вы играете хорошо. Если у вас нет травм, если вы можете бегать, то, конечно, вы можете получать удовольствие. Но вообще теннис — это очень тяжёлая работа. Вы должны тренироваться каждый день, и практически всё время вы должны думать только о теннисе. Если у вас травмы, то надо восстанавливаться, всё равно пытаться тренироваться, поддерживать себя в форме. Я по-прежнему тренируюсь, но довольно мало бегаю.
«Я ещё давно сказал себе, что не буду начинать всё сначала. Я не буду возвращаться к челленджерам или играть квалификации на турнирах ATP».
Я уже не могу делать то, что делал раньше. А недостаток подготовки приводит к ошибкам. Сегодня я пытался найти путь к победе, но постоянно ошибался. Я показал свой максимум на данный момент, я не мог сыграть лучше. У меня не было возможностей добиться победы.
— Вам обидно проигрывать не самому сильному сопернику?
— Проигрывать всегда неприятно, но даже когда я был в топ-5, то уступал теннисистам средней руки. В этом году для меня важно понять, могу ли я хорошо играть, если недостаточно тренируюсь.
— Запястье вас уже не беспокоит?
— Нет. Я поменял ракетку, и с тех пор подобных трудностей с запястьем у меня нет.
— Вы единственный игрок, у кого есть положительная статистика личных встреч с Рафаэлем Надалем. Почему?
— Но почти все встречи я выиграл на харде. Не уверен, что сейчас хоть на каком-нибудь покрытии я смогу его обыграть.
— Что говорит вам ваше тело? Сколько ещё вы можете играть?
— Я не знаю. Обычно я чувствую, что могу играть, у меня положительный настрой. Я хочу играть на турнирах. Но чтобы показывать хорошие результаты, нужно упорно тренироваться, а без этого достичь результата нельзя. Если не выкладываться на тренировках, то появится боль, появятся травмы. Но сейчас я не могу выкладываться так, как нужно, поэтому я и не дохожу до решающих стадий.
— Федереру 32, Ферреру 32. Как вы думаете, почему им удаётся играть на высоком уровне?
— У них по-прежнему высокий рейтинг, и они выступают на большинстве соревнований. Феррер всегда очень много времени уделял тренировкам, очень много. Роджер никогда подобным не отличался. Он — исключение. Ему не нужно столько бегать на корте. Роджеру легче играть дольше, чем Давиду.
— Как вы считаете, в таких условиях, когда идёт несильный дождь, можно продолжать играть или нужно прерывать встречи?
— Мне кажется, что можно. На других соревнованиях в подобную погоду мы играем, так что не стоит уделять погоде такое внимание. Это грунт, а не трава, где надо закрывать корт после капли дождя. Здесь надо играть.
— Будете ли вы играть челленджеры, если придётся?
— Нет, никогда. Я ещё давно сказал себе, что не буду начинать всё сначала. Я не буду возвращаться к челленджерам или играть квалификации на турнирах ATP. Если я продолжу выступать в этом году, то могу рассчитывать на wild cards — например, в Куала-Лумпуре или Москве. После Уимблдона мне могут предоставить wild cards на европейские соревнования. Если я решу продолжать карьеру, то мне надо снова тренироваться. Но дело в том, что я не очень хочу тренироваться, поэтому мне надо решить, что делать. Если мне захотят предоставить приглашения, то нужно подойти к этим турнирам в форме, а просто так приезжать и играть как получится — это глупо.
— Если вы закончите карьеру, то продолжите ли следить за теннисом?
— Не думаю, что я буду приезжать на какие-либо турниры. Может быть, через пару лет я вообще забуду, что такое теннис. Сейчас я не слежу за игрой, я не смотрю матчи, я не знаю результаты. Для меня это не очень интересно. Так что, думаю, у меня будет совсем другая жизнь. Но пока я ничего не решил. Может быть, уже завтра я проснусь и решу, что надо завершать карьеру.
— С какими эмоциями вы примете это решение? Есть ли у вас какие-то сожаления или вы всем полностью довольны?
— Не знаю. Сейчас для меня важно принять решение — продолжать играть или нет. Я точно знаю, что снимусь с Уимблдона. Я могу там сыграть, но травяной сезон меня сейчас не интересует.
— Вы можете себе представить, что когда-нибудь станете тренером?
— Непростой вопрос. Не хочу говорить нет и не хочу говорить да. Вообще-то я не планирую становиться тренером, но кто знает, что будет через 5-10 лет. Многие из теннисистов, с которыми я играл раньше, сейчас стали тренерами, так что такая возможность существует и у меня. Тренеры — это не игроки, они могут пить пиво (смеётся).
— Вы говорили с кем-нибудь, кто завершил карьеру?
— Да, я говорил чуть ли не со всеми, кто принял такое решение. Все в один голос говорят, что они счастливы. Я спрашивал Бьоркмана, Любичича и других. Они довольны. Надеюсь, что я тоже буду доволен. Сейчас мне сложно представить, какие у меня будут ощущения и эмоции, в данный момент я не могу ответить на этот вопрос. Я обыграл всех теннисистов, которые были в топ-10. Это приятное ощущение. Нет такого игрока, которого бы мне не удалось победить.
— Когда в последний раз вы чувствовали комфортно себя на корте?
— Наверное, в 2010 году. До моей травмы и до того момента, когда я стал стремительно опускаться в рейтинге. Сезоны 2010, 2011, 2012, 2013 годов — все они мне не слишком удались. Начались травмы, и я стал понимать, что уже не могу играть как раньше. Когда я был молод, то много играл — порядка 30 турниров в год. Я не чувствовал боли, у меня не было травм. А если и возникали какие-то болевые ощущения, то на несколько дней или на неделю. Немного времени на восстановление, и ты снова в игре, снова участвуешь в турнирах и получаешь удовольствие. С января и до конца октября ты думаешь почти только о теннисе. Это важно для профессионалов. У тебя есть всего несколько недель отдыха, а в начале декабря уже надо готовиться к новому сезону.
— Николай, из всего сказанного на английском стало ясно, что вы сейчас, так сказать, в «чемоданном» положении – уже тяжело, а уйти жалко. Чего вам не хватает для принятия окончательного решения? Считаете, что ещё использовали не все свои резервы, отведённые на жизнь в качестве теннисиста?
— Сложность принятия окончательного решения состоит в том, что у меня ещё есть возможность получить wild card и играть какие-то турниры до конца этого года — Кубок Кремля или Куала-Лумпур. Но при этом мне надо тренироваться, готовиться, стараться. Надо каждый день ездить на корты, по два раза в день тренироваться. У меня был шанс на „Ролан Гаррос“ — я три недели на грунте по два раза в день тренировался. И я понимаю, что я ничего уже не могу сделать. Я стараюсь, я создаю, но результата уже не получаю на тренировках. Я понимаю, что не могу уже бегать как раньше, а надо. Проблема в том, что нужно превосходить свои возможности на тренировках, чтобы потом в матче было легче. Нужно настолько тренироваться, чтобы после тренировок ты был убитый, а это просто полностью нужно себя уничтожать, потому что по-другому результат не придёт. Только так организм будет знать, когда ты выходишь на матч, что такое стресс.
А так я пытаюсь поднажать на физподготовку, а на следующий день у меня начинает что-то болеть — или мышцу потянул, или что-то надорвал. И опять приходится приостанавливаться. Я пытаюсь дать организму стресс, а организм говорит: «Стоп!» И сразу отторгает, а мне приходится останавливаться. Я не могу себя вытягивать на тот уровень, на котором можно получить результат. Из-за этого я в такой каше нахожусь.
И если бы у меня сейчас был рейтинг хотя бы 40-50, то я бы понимал, что попадаю ещё на все турниры и мне надо продолжать — может, я найду где-то игру. Но сейчас-то я уже 100-м стою и упаду после турнира за сотню. И там уже смысла нет напрягаться. Я постоянно себя психологически давлю, стараюсь, а у меня не получается. Если я готовился к „Ролан Гаррос“ три недели, а у меня ничего не получилось, то я не думаю, что у меня получится что-то после него. А ещё даже не будешь знать, к чему именно готовиться, к какому турниру. Это ещё надо запрашивать wild card на все турниры и узнавать, где я эти wild card смогу получить. До Кубка Кремля тренироваться вообще будет глупо. Допустим, мне в Москве дают wild card, но до октября только тренироваться – это можно с ума сойти. Не знаю, что тогда нужно делать. Так тоже смысла нет.
— У вас ведь временами получалась хорошая игра при этом. На прошлой неделе вы победили Дуди Селу, потом с молодым Иржи Веселы во втором сете пошло вроде бы...
— Да, есть что-то, но вот так всё время. Не могу прибавить, чтобы перебороть соперника. Мы идём на равных, в конце надо прибавлять – а вместо этого, наоборот, я допускаю ошибки и сам проигрываю. И какой смысл в борьбе был, если я весь сет старался, старался, а потом оп – и отдал. Я думаю: «Да что ж такое, ну давай ещё раз». Второй сет опять стараешься, потом где-то снова взял и отдал. И я понимаю, что уже не только с соперником, но и сам с собой борюсь. Да, соперник хорошо играет, но я вижу, что сам мог лучше использовать свои шансы, моменты, выиграть какие-то важные геймы – и совсем иное психологическое состояние было бы, совсем другая игра. Но не получается.
— Команда, разумеется, понимает ваше психологическое состояние. Как они вас поддерживают, на что настраивают? Могут перекрутить, недокрутить или пытаются расслаблять?
— Ну как, постоянно на позитив пытаются настраивать, чтобы я хотя бы мог тренироваться. Брат меня всё время старался поддерживать, чтобы я не совсем унывал, убивался. Он всё пытается отдать, но уже понимает, что я не могу достичь этого уровня, как бы он ни старался, что бы ни делал. Сам он говорит, что, может быть, где-то допустил ошибки, не так меня тренировал перед «Ролан Гаррос». Сказал, что я играл намного лучше, чем на тех турнирах. Я говорю: «Да, лучше, но этого недостаточно, чтобы побеждать в матчах».
— А глобальное решение по поводу завершения карьеры полностью за вами или Эдуард даёт вам советы, стоит ли заканчивать вовремя либо ещё попытаться поиграть. Каково его мнение по этому поводу?
— Он понимает, что я не буду играть челленджеры либо ездить по квалификации турниров ATP. Он видит ситуацию так же, как и я: если попадаешь в основные сетки, то почему бы и не продолжить. Если ещё есть какой-то шанс, то вот, пожалуйста, играй. А когда всё так складывается, то в чём смысл? Нет, я-то заявлялся ещё на все эти грунтовые турниры после Уимблдона. Даже не знаю, вдруг случайно куда-то попаду. Ехать, не ехать – не знаю. Посмотрим.
— Ваши принципиальные изменения в жизни, появление семьи – это не стало переломным моментом в своё время? Допустим, сейчас у Роджера Федерера похожая ситуация, но она как-то иначе развивается. Понятно ведь, что хочется нормальной жизни, хочется с семьёй побыть, с пивом посидеть, а не постоянно себя изнурять.
— Я просто понял, что ты должен быть полностью в теннисе. Нужно целыми днями тренироваться, чтобы получить результат. Но я последние три недели ребёнка видел только вечерами, на пару часов каждый день.
«За страну ведь играешь, почти как Олимпиада считается – и ты должен выложиться полностью, отдать всё, что у тебя есть».
Рано утром уезжал на тренировку, а возвращался к вечеру. Все три недели так и было. Но выбора не было, я понимал, что только так могу себя найти, попытаться что-то создать. Как говорится, надежда умирает последней.
— Немного о хорошем – ребёнок уже ракетку в руках держит?
— Она только родилась, уже начала ракетку в руках держать. Это не проблема. Но она маленькая ещё, только «папа» и «мама» говорит. Мы ещё не знаем, чего она от нас хочет.
— А вы хотите предоставить ей возможность самостоятельного выбора? Многие теннисисты ведь задают направление своим детям.
— Нет-нет, я не буду её этим…
— Терроризировать?
— Я ведь не фанат тенниса на самом деле, чтобы прямо заставлять ребёнка играть в теннис. Если только она сама захочет, тогда другое дело. Может быть, я буду водить её в группу – с трёх лет, допустим. У нас в Москве ведь есть такие группы. Чисто ради того, чтобы она в движении была, общалась с другими детьми. Не профессионально же с трёх лет тренироваться. Просто у нас бывает, что ребёнок маленький, а тренеры родителям уже обещают, что из их детей вырастут нереальные звёзды. Исключительно ради того, чтобы ляпнуть что-нибудь. Понятно, что мне не могут ничего ляпнуть.
— Это вы можете ляпать другим родителям.
— Поэтому мне ничего не может сказать тренер по поводу того, что у меня ребёнок талантливый. Я и без него знаю, какой у меня ребёнок, и знаю, что она может. Да, она пробивная, у неё характер нереальный, жёсткий. Она будет стоять на своём. Если она реально на своём характере скажет, что хочет только в теннис, – что ж, придётся с ней возиться (улыбается).
— А как дочку зовут?
— Катерина. С характером у неё дай бог на самом деле. Так что если её направить, и если она сама захочет… Но я ведь не знаю, чего она захочет. Может быть, для начала попытаться можно. Но будет другая жизнь. Посмотрим, тяжёлая, лёгкая. Но мне кажется, травм будет меньше.
— Как сейчас дела у сына Эдуарда Филиппа?
— Он [Карена] Хачанова ведь обыграл сегодня на фьючерсе в Москве. Прошёл квалификацию на турнире Камельзона и в первом круге победил Хачанова. Мы ещё сидели перед моим матчем, когда он позвонил. Я говорю: «Отлично, молодец». Завтра у него должен быть матч с первым сеяным. Ну уже отлично, хоть как-то что-то. Травм у него тоже предостаточно. Я и удивляюсь: у меня в таком возрасте вообще не было травм, а у него уже. Но он играет неплохо, хорошо даже. На тренировках по крайней мере.
— А вы с ним спаррингуете иногда, да?
— Он вот сейчас в Москве живёт, у меня. Я прилечу вместе со своей семьёй и, наверное, увижу уже второй турнир, который он будет играть. В клубе на Ленинградке, не помню, как он называется, я там не был никогда. В нём пройдёт этот турнир. Я поеду и буду как его тренер там, наверное.
— А Эдуард сейчас с ним или с вами?
— Нет, он здесь, со мной.
— Как же там Филипп один?
— Ну вот так. Я ему дал ключи от квартиры, и всё.
— Самостоятельность он проявил, молодец.
— Нет, он много ездит один. И в Турции один был, и много где ещё. Так что для него Москва – не предел.
— Сколько ему уже сейчас?
— 21 год.
— Надо пробиваться уже.
— Вот сейчас брат будет с ним больше ездить на турниры, по Европе, тащить его. Надеюсь, всё сложится. Посмотрим. Тут опять же всё зависит от психологии. Ему бы зацепить хоть один турнирчик, хотя бы фьючерс в той же Москве – уже совсем другой расклад будет. Так же, как я когда-то: выиграл один фьючерс, на другом был в финале, и пошло-поехало уже потихоньку. Изменения идут в голове. Теннис-то не меняется при этом, ты ведь не можешь его серьёзно улучшить за считаные дни. Я через две недели после тех фьючерсов вышел в полуфинал турнира ATP. Твой теннис ведь не может стать в 10 раз лучше за такой срок. Это просто психология, которая меняется с победами. Ты чувствуешь себя увереннее, держишься соответственно. А когда ты молодой, тебя прёт нереально. Энергии много, можешь играть сколько хочешь, бороться. Нет такого, что ты отбегаешь какой-то матч, и всё – устал, не можешь больше.
— А помните свой первый вызов в сборную, когда были совсем молодым? Это вас окрылило?
— Меня звали ещё раньше, но я тогда сказал, что не поеду, так как ещё [Марат] Сафин с [Евгением] Кафельниковым играют и смысла сидеть на лавочке мне нет. И мы согласились только тогда, когда мне Кафельников сказал, что я буду играть против чехов (в феврале 2003 года, когда Николай в решающем матче победил Радека Штепанека. – Прим. «Чемпионата»).
— Эти матчи придали вам уверенности в себе?
— Да, конечно. Выиграть последний, решающий матч в Кубке Дэвиса… Хорошо, что мы играли не дома, а в гостях. Какие-то немного другие ощущения там. В Москве Кубок Дэвиса играть сложнее, это очень тяжело психологически. Даже странно – на Кубке Кремля я трижды побеждал, но Дэвис – совсем другое дело. Это две разные вещи абсолютно. После Кубка Дэвиса ты просто мёртвый, никакой, ещё неделю ничего сделать не можешь. А турнир выиграл – и нормально, на следующей неделе играешь спокойно. Очень сильная психологическая нагрузка. За страну ведь играешь, почти как Олимпиада считается – и ты должен выложиться полностью, отдать всё, что у тебя есть.
— Вам обидно, что сейчас наша сборная балансирует на уровне первой лиги? В прошлом году играли стыковой матч, и в этот раз он опять будет.
— Я ничего не могу сказать, потому что команда-то у нас есть, просто её нужно правильно формировать. Вот [Дмитрий] Турсунов и [Михаил] Южный ведь ещё играют хорошо – а за сборную выступает только Турсунов. Получается, что между Южным и федерацией есть какое-то непонимание. Я говорил, что приеду только в том случае, если буду чувствовать себя нормально, готовым принести очко. А какой смысл мне ехать так? Приеду, проиграю матч. Зачем я нужен таким? Тех, кто может проиграть, достаточно. Пытайтесь набирать других игроков. Если ты показываешь хороший результат в Австралии или ещё где-то перед Кубком Дэвиса, хорошо играешь, то к тебе приходит уверенность, и ты понимаешь, что на этой уверенности можешь играть Кубок. Там нечего бояться, потому что ты уже наигран, чувствуешь себя уверенно, спокоен психологически. А когда ты проигрываешь и едешь на Кубок Дэвиса, то ты психологически никакой. Там нужно быть в форме, всё попадать, а не разыгрываться. Ведь выступаешь за команду, нужно принести ей очко. Это важно. Нельзя просто так туда приехать. А когда понимаешь, что ты не можешь дать результат… Вот когда я стоял в топ-5, то должен был играть в Кубке Дэвиса. Я первый в стране, я должен там быть. Пресса не поймёт иначе, почему стоящий в пятёрке мира Давыденко не приезжает, а играют какие-то непонятные теннисисты. Но это тоже не совсем правильно.
— С другой стороны, Турсунов много лет стабильно находится где-то в середине, но на командных турнирах показывает более выдающиеся результаты, чем на индивидуальных. Может быть, вам тоже пойти таким методом шоковой терапии? Возможно, эта ответственность и мотивацию вернёт.
— Ну вот даже сегодня был трёхсетовый матч – и я уже в третьем сете чувствовал, что сил не хватает.
— Это вы не за страну играли.
— У меня сил уже не было. Если я буду играть за страну, то два сета поборюсь так же, а дальше что делать? Надо ведь иметь силы, причём на пять сетов. Вон, пожалуйста, [Теймураз] Габашвили может и пять, и десять сетов бегать. Главное, чтобы у него мозги были верно направлены, как их играть и бегать. Команда есть, игроки есть. Сейчас [Игорь] Куницын занимается всеми этими делами, всем пишет заранее, говорит, какие корты, обсуждает. Более организованно как-то стало всё. Начинаем обсуждать, на каком покрытии выступать, какими мячами играть. Он даже говорит: «Про всё, что вам нужно, пишите мне». Раньше такого не было.
— То есть лучше всё-таки стало.
— Да, лучше стало, когда уже стоим где-то в заднице. А когда были в Мировой группе, то…
— То не нужно тогда было? И так всё сможете, дескать.
— Ничего такого не было особенного с организацией, да. Всегда всё было в последний день. Приезжаешь и даже не знаешь, кто будет играть. Сидишь на жеребьёвке и удивляешься, что кого-то поставили – тебя или не тебя. Нужно ведь заранее знать, во вторник или хотя бы в среду, играешь ты или нет. А так всё в тумане было.
— Так вот раз теперь всё так здорово организовано, то, может быть, общими усилиями как-то...
— Нет, тема с командой для меня уже закрыта. Могу только приехать, посмотреть, как играют, сказать «молодцы» и уехать. Уже всё, ну. Мне скоро исполнится 33 года, 2 июня уже, куда мне?
— То есть мы уже знаем возможную официальную дату объявления от вас?
— О том, чтобы заканчивать? Не знаю. Я буду в Москве пока что. Посмотрю, что там буду делать, как себя чувствовать. Но постоянно есть какие-то проблемы. Не бывает такого, чтобы я потренировался два-три часа, и ничего не болело. Такого просто нет. При том что со мной все эти недели работал физиотерапевт, я платил за всё, чтобы меня постоянно поддерживали в форме (Николай произносит эту фразу напористым, злым голосом, будучи явно недовольным состоянием здоровья. – Прим. «Чемпионата»). Но я чувствовал, что даже физио не помогает. Проблем много на самом деле. Выдают кроссовки новой модели, например. Начинаешь в них играть, получаешь травму, думаешь, отчего так вышло.
Потом выясняешь, меняешь обратно на старую модель. Становится легче, но травма уже оказывается хронической. Постоянно тебя мучает, и ты уже не можешь полностью восстановиться. С пальцем мучаюсь уже несколько лет. Сначала делал уколы, потом они перестали помогать. Плюс старческие склерозы, артрозы (все смеются). Я имею в виду теннисные. Я реально получил артроз пальца. Понятно, что если я его не нагружаю, то ничего не болит. Но не знаю, может быть, годам к 50-60 он и заболит. Я спрашивал немцев, будем ли оперировать. Отвечают, что операцию провести готовы, прочистить, но не знают, будет ли мне лучше или нет. Слава богу, что за всю карьеру я не перенёс ни одной операции. Травмы были, дважды ломал кисть, но операций не было. Так что мой организм ещё нормальный, не совсем переломанный.
— А кроме идей по поводу возможного тренерства больше никаких мыслей о будущем нет?
— Пока не могу ничего сказать. Не знаю, что буду делать дальше. Если что, буду на Кубке Кремля ведь наверняка, там с прессой пообщаюсь немного.
— Если всё-таки соберётесь на тренерскую работу, то это скорее будет в России или в Германии?
— Это может быть и в Китае (улыбается).