Нашумевшая история с «письмом 14-ти», призывающим к смене руководства национальной команды, зародилась, конечно же, еще до памятной игры в Греции. В сборной уже давно присутствовала нервозная обстановка. И не потому, что мы плохо играли, с этим-то как раз все было в порядке. Все изначально шло к тому, что мы выйдем из группы и поедем на чемпионат мира в Америку. Но в сборной в те годы всегда возникали проблемы. Как в то время всех обманывали, так обманывали и нас. Сейчас об этом смешно говорить и кажется мелочью… Но тогда они были для нас вовсе не мелочами. Вдобавок к этому целую группу игроков не устраивал тренер Павел Садырин.
Конечно же, меня он тоже не устраивал. Я при этом тренере практически не играл – провел за сборную считанное количество матчей. Обижался, конечно. Думал: как же так, я же не последний игрок? Хотя умом понимал: до этого Садырин тренировал ЦСКА, значит, он по большей части будет доверять своим ставленникам, армейцам. С другой стороны, я почти не имел игровой практики и в «Бенфике». Понимал, если вызовут – надо ехать. Если нет – так тому и быть.
Возможно, я должен был идти на конфликт в первых рядах. Но я не шел, потому что понимал, что и так в сборной вишу на волоске. Тем не менее из-за дружеских отношений я поддерживал Шалю и других ребят. Хотя многие, и я в том числе, понимали, что этот протест ни к чему не приведет. И подписали письмо за компанию, чтобы не обижать других ребят.
Шалимов же до конца верил в удачный исход. У Игоря в то время был огромный авторитет среди игроков. Как-никак, футболист «Интера», капитан сборной.
Поражение в Греции стало спичкой, которая подожгла ворох проблем и обид. Президент РФС Вячеслав Колосков в раздевалке обвинил футболистов в безволии, чем накалил ситуацию до предела. И произошел «взрыв». Ребята ответили Колоскову – да так, что мало не показалось: в раздевалке стоял мат-перемат.
Потом мы приехали в гостиницу, и игроки начали собираться в номере, где жили мы с Шалимовым. Там и было принято окончательное решение написать это письмо. Хотя у меня было твердое ощущение, что ничего из данной затеи не выйдет. Я много разговаривал с Шалей по телефону, когда он играл в Италии, а я в Португалии. Мы созванивались чуть ли не каждый день. И я ему всегда объяснял:
– Поверь, не стоит поднимать бунт. Если вы все уже решили, я, конечно, пойду с тобой, но исключительно как твой друг, потому что так надо. Но саму эту идею я не принимаю. Ничего из нее хорошего выйдет.
– Да нет, ты увидишь, все у нас получится! – отвечал Шаля.
После благотворительного матча в пользу попавшего в аварию Сергея Щербакова у нас состоялась встреча с помощником Садырина – Юрием Семиным. На ней присутствовали я, Шаля, Васька Кульков и Серега Юран. Семин уговаривал нас одуматься. И Юран сказал, что, скорее всего, вернется в сборную. Я же сомневался до конца. И в тот момент сказал, что не поеду. Семин убеждал:
– Надо ехать. Зачем вы это затеяли? Все равно у вас ничего не получится.
Но Шалимов был непреклонен. А Юран сказал:
– Я хочу играть.
Я, конечно же, его понял. Но в тот момент решил подождать. Думал до последнего. Только в мае дал окончательный ответ. К этому времени я уже четко знал, что в сборную вернутся все спартаковцы. При этом не могу сказать, что я с кем-то советовался. Свое решение принял сам. Мне позвонили за окончательным ответом:
– Поедешь?
– Поеду.
Я, конечно, мог наступить себе на горло и остаться вместе с ребятами. Но я не стал этого делать. Мне некуда было деваться. Если Игорь играл в «Интере» и у него там все было в порядке, то для меня этот чемпионат мира был шансом попасть в серьезный клуб.
Шалимов очень обиделся на меня за это решение. Как и за то, что я ему не позвонил. И мы долгое время не общались. Пару лет вообще не разговаривали. Я в тот момент посчитал, что мне нет никакого смысла звонить Шале. Зачем? Я ведь изначально считал, что не стоило развязывать эту войну.
Да, знаю, что тот же Карпин позвонил Шалимову и объяснил, почему он все-таки едет на чемпионат Европы. Но ему было проще, они не считались близкими друзьями. Общались на уровне: «Привет – пока». А мне в тот момент было больно набрать номер Шали и сказать, что я отказываюсь от своей подписи. Я понимал, что он обидится. И я решил не звонить ему.