Яшин: Ненависть – это странное чувство...

В рубрике «Хоккей+» «Чемпионат.ру» публикует топ-материалы своего информационного партнёра, журнала«Российский хоккей+» — единственного в России хоккейного печатного издания.

Продолжение. Начало читайте здесь.

***
— Помните, как первый раз стали участником «Матча звёзд»?
— Ещё бы!

— Что тогда особенно поразило в раздевалке, например?
— Заходишь в раздевалку — а там одни звёзды. Это в самом деле поражает. Мы как раз рядом с Сашкой Могильным сидели — так он прибежал за пять минут до начала игры, перемотал по-советски клюшку изолентой… Потом вышел — и отыграл просто здорово. Поразила атмосфера. Сколько раз приезжал на «Матчи звёзд» или на профсоюзные собрания, столько поражался: с каким уважением там люди относятся друг к другу!

— Мало того, что отдал, так какие слова написал! Я до сих пор читаю — и не верю, что это мне! «Алекс, ты великий игрок, продолжай так же работать. Желаю удачи, Уэйн Гретцки». Очень приятно.

— В самом деле?
— Вот именно. Может, это была показуха, а в душе у каждого что­то своё, но в словах уважение было громадное. Было очень приятно находиться среди них. Помню, когда боролся за Hart Trophy, попал на большую презентацию в Торонто — а там и Гретцки, и Рэй Бурк, и Мессье, и Ягр, и Гашек с Селянне… Вне льда они общались очень мило. Чем выше звезда — тем проще с ней разговаривать, я это понял только тогда. Помню, Гретцки играл последний свой матч в Канаде против «Оттавы». Через пару дней вообще закончил, уже в Нью-Йорке. Все знали, что это один из последних выходов Уэйна — и я попросил у Гретцки клюшку с автографом.

— Отдал?
— Мало того, что отдал, так какие слова написал! Я до сих пор читаю — и не верю, что это мне! «Алекс, ты великий игрок, продолжай так же работать. Желаю удачи, Уэйн Гретцки». Очень приятно.

— Какая судьба у этой клюшки? Не утрачена?
— Осталась, в американском доме. Это была моя мечта — иметь клюшки трёх игроков: Гретцки, Лемье и Мессье. Эти люди олицетворяли для меня нападение канадцев, великие из великих. Я рос на этих именах, эти трое были символами НХЛ. И Марио, и Мессье тоже подписали мне клюшки.

— Всякого, первый раз близко общающегося с Лемье, поражает, насколько он здоровый. Вас тоже?
— Ну да, громила тот ещё. Потом я увидел его без формы — большой, но чего-то «сверх» нет. Но на коньках, конечно, танк… Великий игрок. И парень очень обаятельный. А клюшки, которые получал от таких людей, не в углу свалены, а висят на стене. Как драгоценность.

— Вы вспомнили Могильного. Игроки ЦСКА 1990-х поражались его физической силе — он запросто мог поднять какую-то несусветную гирю. А вы чьей силе поражались?
— Здесь Женя Артюхин меня просто сразил. Такого здорового парня и представить не мог. В НХЛ много здоровяков видел, но не таких.

***
— После забастовки в «Оттаве» трибуны вас встречали свистом. На улицах тоже были неприятные встречи?
— Бывало. Слишком многие ориентировались только на те факты, которые подавались в газетах. Не объяснять же мне каждому, что не делал ничего криминального? Я следовал всем законам! Сейчас многое в НХЛ изменилось, всё идет к партнёрству между профсоюзом, игроками и хозяевами. Пытаются создать вместе синдикат для зарабатывания денег. А несколько лет назад игроки противостояли хозяевам. Такие ситуации, как у меня, возникали у многих других. Сталкивался и Кария, и Ткачук, и Пронгер… Даже у Буре было что­то похожее, если память не изменяет. Кен Драйден решил просто год не играть за «Монреаль», отправился учиться в университет. Поэтому говорить о моей тогдашней ситуации как о чём-­то сверхъестественном нельзя. До сих пор не могу понять, почему к моей персоне было приковано такое внимание прессы. Ведь у меня никогда не было задачи сыграть на публику, скандально обставить свои шаги. Кстати, многие в это не верят. Но сколько б ни было проблем, я сегодня доволен тем, что происходит в моей жизни. Ничего не желаю менять. Все мои решения были от сердца.

— Многие про вас говорят: «Яшина в Америке ненавидят!» Что вы хотите сказать этим людям? Что они ничего не понимают?
— Нет, почему? Я и не думаю скрывать, что очень много людей в Америке меня ненавидят. Вопрос в другом: для чего об этом говорят люди в России?

— Для чего?
— «Раз его ненавидят там, так давайте будем ненавидеть и здесь!» Но потом приходят смотреть, как я играю в хоккей — и у них возникают другие чувства. Им нравится то, что я делаю. Ненависть проходит. Но ненависть — это странное чувство…

— То есть?
— Ненавидеть можно за что-­то. Так?

— Нет. Вас-то ненавидят просто так — люди, не имеющие никакого отношения к вашим деньгам
.
— Может, ненавидят за деньги? Но я себе говорю: «Насильно мил не будешь»…

— И никакого психологического груза?
— Груз, конечно же, есть. Выходишь на раскатку — а с трибун свистят. Заводишься, начинаешь показывать игрой, кто ты такой. Это профессиональный спорт: человек именно сегодня купил билет и хочет именно сегодня увидеть классный хоккей. Сегодня не увидел — завтра может не прийти.

— Я не настолько хорош в интригах, как многие другие игроки. Во мне всё-­таки живет советский хоккеист — считаю, что доказывать надо игрой. Внутри живут понятия и о дружбе, и о верности, они никуда не исчезли. Хотя в Америке они мне не слишком помогали…

— Вы следите за российским футболом?
— Очень мало.

— Тогда без фамилий: один парень перебрался из «Зенита» в «Спартак». И теперь, приезжая в Питер, на каждом шагу слышит гадкое в спину…
— И со мной происходило то же самое. Я все это прекрасно слышал. В Оттаве люди подходили на улицах, говорили какие­то неприятные слова. Даже непонятно, отчего им так плохо — оттого, что я больше не играю в «Оттаве»? Или потому, что играю в Нью-Йорке? Как-то летом отдыхал в Оттаве, подошли на улице пара ребят — и начали говорить…

— Что ответили?
— Хорошо, говорю, вас понимаю. Но и вы меня поймите. Начал что­то рассказывать — они, кажется, даже не ожидали от меня откровенности. Ждали ответной грубости.

— Забастовка — не самый приятный жизненный опыт, но в чём его полезность? К чему вы теперь будете готовы?
— Я сторонник решения вопросов более гуманными способами, чем забастовка. Но в Америке никто тебе просто так ничего не даст. Пока не выставишь какие-­то требования, ничего не будет. Сближение начинается только после жёсткого разговора. Иногда люди способны предвидеть ситуацию, начинать какие­то движения навстречу за три­четыре месяца до кризиса. Это похоже на шахматную игру.

— Вы как-­то сказали, что хоккейные эксперты Оттавы били вам по голове всё то время, что вы играли в этом городе. Есть объяснение — почему?
— Что-то я не помню, чтоб такое говорил… В Оттаве ко мне прекрасно относились — если не считать проблем, которые возникли с руководством команды. От самого хоккея в этом городе я получал огромное удовольствие. Оттава заслуженно стала одним из центров энхаэловского хоккея. И я там участвовал в его зарождении.

***
— Об Оттаве у вас воспоминания трогательные. А о «Динамо» вспоминаете тепло?
— Очень. Выиграли два чемпионата — работа с Юрзиновым оставила огромное впечатление. Удивительный человек.

— Вы, кажется, даже приезжали к нему тренироваться в Швейцарию?
— Да. У нас отношения не как у игрока и тренера — уже много лет мы друзья. Когда нужен какой-­то жизненный совет, звоню ему. Кстати, он мне тоже звонит. Я видел много тренеров, но Юрзинов — лучший в плане подготовки игроков. Как никто умеет выводить на уровень звёздности. Владимир Владимирович сам об этом говорит — для него всегда главной задачей было из молодого игрока с задатками сделать звезду. Я приехал в Америку — столкнулся с интригами. Если бы приехал не настолько хорошо готовым физически, могли бы и сломать. Там такие деньги в хоккее, что люди в средствах не стесняются.
— Вы тоже этому научились?
— Я не настолько хорош в интригах, как многие другие игроки. Во мне всё-­таки живет советский хоккеист — считаю, что доказывать надо игрой. Внутри живут понятия и о дружбе, и о верности, они никуда не исчезли. Хотя в Америке они мне не слишком помогали.

— Почему вас не раздавили обстоятельства?
— Потому что я приехал в НХЛ и был на две-­три головы выше многих, со мной бесполезно было воевать. Я был лидером «Оттавы», так сложилось. И в «Айлендерс» потом приехал на эти же роли. Но у многих молодых ребят из России там не сложилось как раз по этой причине. В хоккее они были не хуже американцев. Уступили в способности интриговать. В российской лиге им комфортнее, здесь они в атмосфере любви.

— В «Динамо» вы, кажется, были офицером?
— Не был. Если совсем честно рассказывать, я был даже не в армии, а в Голицынском погранучилище.

— Долго?
— Четыре дня. Давыдов Виталий Семёнович пристроил. Сдал все экзамены, меня зачислили, а вскоре отчислили за неуспеваемость. Где-то через неделю. И стал я рядовым погранвойск. Даже присягу принимал.

— «Динамо» славилось своими нагрузками. Самую тяжелую тренировку помните?
— Кроссов, после которых выворачивало, столько было… Но самый ужас вспоминаю сразу. Тогда в команду я не попал, что обидно. Сборная готовилась к Олимпиаде 1992 года.

— Дневной график помните?
— До сих пор — наизусть. Сначала зарядка, потом пробежка, лёд, атлетизм, кросс на 12 километров, а вечером ещё 2 часа льда.

— Как же вас рассудок от такой программы не оставил?
— Сам не пойму. На кроссе уже думал, что умираю. Причем, это не один день продолжалось, а 28. Почти месяц. Ежедневно — одно и то же. Это называлось «базовая подготовка» от Виктора Васильевича Тихонова.

— Бретт Халл, кажется, сказал про Майка Кинэна: «Я хотел его убить, крюком клюшки выколоть ему глаза». Вы по отношению к Виктору Васильевичу, наверное, испытывали похожие чувства?
— Я был молодой парень — и внутренне тренерские задания не обсуждал. Раз дают, значит, так и надо. Я даже благодарен был тогда Тихонову.

— В вашей жизни были случаи, когда узнали, что такое настоящий страх?
— Да. Мне сильно рубанули по руке коньком, перерезали сухожилие. Ситуация была совершенно непонятная, закончиться могло чем угодно.

— Фотографии были ужасные. Вы одну руку поддерживали другой, а в глазах паника…
— Да-­да. Столько крови вылилось! Я просто оцепенел! Страшная боль, сильнее я не испытывал никогда в жизни, рука не двигается, на льду лужа крови…

***
— Вы много ходили в Америке по артистическим тусовкам. Аль Пачино, Де Ниро живьём видели?
— С Аль Пачино не знаком, а вот Де Ниро как­то видел. Со многими знаменитыми актерами меня знакомили.

— Например?
— Присутствовал на слишком многих тусовках. Например, в последний раз был на премьере «Крепкого орешка-4». В первых рядах сидел Брюс Уиллис. Но на таких мероприятиях не принято подходить и представляться — слишком масштабное представление. Зато в прошлом году мы были на открытии одной из гостиниц «Атлантис» на Багамах. Собралось очень много известных людей, но это уже было мероприятие для определенной публики. Там мы долго разговаривали с Мэджиком Джонсоном, знакомили нас давным-давно. Познакомили с Майклом Джорданом, теперь раскланиваемся при встрече. Точно так же как­то встретил Шэрон Стоун.

— За автографом к вам не подходила?
— Воздержалась. Конечно, мне хотелось бы познакомиться поближе, но неудобно. Человек обедает с семьей, и тут ты, «здравствуйте»…

— Женщину из артистической среды принято постоянно удивлять. Помните, когда всего сильнее удивили свою Кэрол?
— Не знаю. Сегодня у неё спрошу. Она много чего от меня не ожидала. Например, совершенно не верила, что я могу в этом сезоне оказаться в Ярославле. Такая у меня натура — могу сделать, что угодно. Скорее всего, со временем Кэрол научилась ничему не удивляться. Вот чем её сложно удивить, так это какими-то подарками. Для неё гораздо дороже другой подарок: когда свободное время проводим вместе, куда-то ездим. Это интереснее, чем штаны от Версаче.

Начало интервью Алексея Яшина читайте здесь.