Агасси. Я – профи!

Продолжение.

Бросив школу, Агасси всё своё время проводит в усиленных тренировках. Наблюдая за ним, Ник говорит: «Мне жаль твоего будущего соперника».

А в это время мать Агасси начинает заочную учёбу от его имени. Она хочет, чтобы у сына был документ о среднем образовании. В марте 1985 года Агасси вылетает в Лос-Анджелес к брату Филли, где тот даёт уроки тенниса. Филли помогает Андре готовиться к турниру в Ла Кинта. Они живут на жалкие гроши, заработанные Филли уроками: в меню — картошка и чечевичная похлёбка.

Профи полагается 2 600 долларов, а ему как любителю — ничего. Но Филли удалось разузнать, что участникам возмещаются расходы. Включив в счёт все воображаемые расходы по максимальному тарифу (отель 5 звёзд, перелёт первым классом и т.п.), они предъявляют директору турнира счёт ровно на 2 600 долларов. Директор, бывший профи, не скрывая иронической усмешки, протягивает Андре пачку банкнот: «Вот тебе, парень, две штуки и не грузи меня больше».

Андре знает теперь, что такое жить впроголодь. Но это не мешает ему дойти до второго круга в Ла Кинта. Ему 15 лет, он слышит вокруг: «Вундеркинд, вундеркинд». Профи полагается 2 600 долларов, а ему как любителю— ничего. Но Филли удалось разузнать, что участникам возмещаются расходы. Включив в счёт все воображаемые расходы по максимальному тарифу (отель 5 звёзд, перелёт первым классом и т.п.), они предъявляют директору турнира счёт ровно на 2 600 долларов. Директор, бывший профи, не скрывая иронической усмешки, протягивает Андре пачку банкнот: «Вот тебе, парень, две штуки и не грузи меня больше».

Я по-прежнему живу и тренируюсь в академии Боллетьери. Мой тренер — Ник, иногда он сопровождает меня в поездках, но предпочитает быть мне опорой и просто другом. Наше временное перемирие перешло в удивительно гармоничные рабочие отношения. Ник с пониманием отнёсся к моей попытке противостоять ему, и я уважаю его за верность слову. Мы упорно работаем над достижением общей цели — завоевать мир тенниса. Я немногого жду от Ника в плане теннисной грамоты. Я, скорее, рассчитываю на его практическую помощь, а не на информацию, связанную с теннисом. А он уповает на мои грядущие громкие победы, что повысило бы престиж его академии. Я не оплачиваю его услуги, потому что — нечем. Но предполагается, что, став профи, я буду отчислять ему бонусы со своих заработков. Он считает, что с его стороны это более чем великодушное решение.

Ранняя весна 1986 года. Я пересёк Флориду вдоль и поперёк, отыграв несколько серий турниров категории «сателлит». Киссими, Майами, Сарасота, Тампа. После целого года напряжённой работы, сфокусированной исключительно на теннисе, я показываю хорошую игру и участвую в 5-м турнире этой серии. Я выхожу в финал и хотя проигрываю, мне как финалисту полагается чек на 1 100 долларов. Я хочу взять его. Я жажду обладать им. Мы с братом Филли наверняка сумели бы правильно распорядиться этими деньгами. Только если я возьму этот чек, я автоматом стану профессиональным игроком на все времена, и дороги назад нет.

Я звоню отцу в Вегас и спрашиваю, что мне делать. Отец говорит:

— Что ты хочешь сказать, чёрт возьми? Бери деньги.
— Но если я возьму деньги, я стану профи, и нельзя будет повернуть назад.

— И что?
— Если я обналичу этот чек, это всё.

И тут он выдаёт мне по полной программе, будто не слышал, что я сказал.

— Ты бросил школу! У тебя восемь классов образования! Какой у тебя выбор? Что ещё ты умеешь делать, чёрт тебя подери? Может, ты хочешь стать доктором?

Всё это я уже слышал и не раз, но я терпеть не могу, когда со мной говорят в таком тоне. Я ставлю в известность директора турнира, что возьму деньги. Едва я успел вымолвить эти слова, как почувствовал, что лишился кучи возможностей. Я не знаю, какие это возможности, но в этом всё дело — я никогда этого не узнаю. Директор вручает мне чек, и, покидая его офис, я представляю себе долгую, трудную дорогу, которая, похоже, ведёт в мрачные, зловещие дебри.

29 апреля 1986 года. Мне исполнилось 16 лет.

Целый день, не веря самому себе, я твержу: теперь ты — профессионал. Вот что ты такое. Вот кто ты. Но сколько бы я ни повторял это, что-то мне не нравится. Единственная, бесспорно хорошая вещь, связанная с моим решением стать профи, заключается в том, что отец отправил ко мне Филли на всё время моего обучения в академии. Он будет помогать мне в конкретных делах, улаживать постоянно возникающие мелкие вопросы и договариваться обо всём, что нужно любому профи, начиная с аренды автомобиля до бронирования отеля или натяжки струн.

«Он нужен тебе»,— говорит отец. То, что мы с Филли нуждаемся друг в друге, понятно не только отцу, но и нам.

На следующий день после моего решения стать профи Филли звонят из фирмы Nike. Они хотят встретиться со мной, чтобы заключить контракт. Вдвоём с Филли мы встречаемся с человеком из Nike в Ньюпорт Бич в ресторане «Ржавый пеликан» (Rusty Pelican). Его зовут Ян Гамильтон.

Я обращаюсь к нему вежливо «Мистер Гамильтон», но он просит называть его просто Ян. Он улыбается так, что сразу вызывает у меня доверие. Филли тем не менее держится настороже.

— Ребята,— говорит Ян,— я думаю, у Андре — блестящее будущее.
— Спасибо.

— Я бы хотел, чтобы Nike стал частью этого будущего как партнёр.
— Спасибо.

— Я предлагаю вам контракт на два года.
— Спасибо.

— В течение этого срока Nike будет обеспечивать вас всей необходимой экипировкой и выплатит вам 20 000 долларов.
— За два года?

У тебя руки дрожат. Не ровен час, врежешься в разделительное заграждение, а нам это совсем ни к чему, учти, ты стоишь целых 20 штук, братишка! А в следующем году все 25.

— За каждый год.
— А-а-а-а…

Филли тут же вступает в разговор:

— А что должен делать Андре в обмен на это?

Ян выглядит смущённым:

— Ну, в общем, Андре должен делать то, что он делает сейчас, сынок. Оставаться тем же самым Андре, какой он сейчас. И выступать в экипировке Nike.

Филли и я, два паренька из Вегаса, которые до сих пор считают, что умеют блефовать, поглядываем друг на друга. Мы тщетно пытаемся изобразить из себя двух заправских игроков в покер, но непроницаемое выражение лица куда-то подевалось. Оно осталось в Сиззлере. Мы не можем поверить в то, что происходит здесь и сейчас, и мы даже не пытаемся изобразить другие чувства. У Филли, по крайней мере, хватает присутствия духа для того, чтобы извиниться перед Яном за то, что нам нужно ненадолго отлучиться, чтобы обсудить его предложение наедине друг с другом.

Мы устремляемся к платному телефону в задней части Rusty Pelican и набираем номер отца.

— Папа,— стараюсь я говорить шепотом. — Мы с Филли встретились с мужиком Ника, и он предлагает мне 20 000 долларов. Что ты думаешь об этом?
— Требуй больше.

— Серьёзно?
— Требуй больше! Больше!

И он вешает трубку.

Мы с Филли проигрываем предстоящий разговор. Я говорю за себя, а Филли выступает в роли Яна. Мужчины, проходящие мимо нас в туалет и обратно, думают, что мы разыгрываем какую-то сценку. Наконец, как ни в чем не бывало, мы возвращаемся к столу переговоров. Филли излагает наше встречное предложение об увеличении размеров выплат. Он выглядит солидно. Я невольно отмечаю про себя, что он выглядит, как отец в подобной ситуации.

— О'кей,— говорит Ян.— Я думаю, что мы можем договориться. На второй год у меня предусмотрен бюджет в размере 25 000 долларов. По рукам?

Мы жмём ему руку. Потом все втроём выходим из Rusty Pelican. Мы ждём, пока он уедет, и прыгаем от радости, напевая: деньги, деньги, деньги, мы разбогатели…

— Ты можешь поверить в то, что происходит?
— Нет,— говорит Филли. — Честно? Не могу.

— Может, я порулю до Лос-Анджелеса?
— Нет. У тебя руки дрожат. А то, не ровен час, врежешься в разделительное заграждение, а нам это совсем ни к чему, учти, ты стоишь целых 20 штук, братишка! А в следующем году все 25.

На обратном пути по дороге к Филли мы говорили только о том, какую марку машины выбрать при покупке. Нам нужен крутой, но не дорогой автомобиль. Главное, чтобы выхлопная труба не изрыгала на ходу клубы чёрного дыма. Закатиться в Сиззлер на машине, которая не дымит — вот это был бы высший класс!

Мой первый турнир, где я выступаю в качестве профи, проходит в Шенектэди, Нью-Йорк. Я выхожу в финал турнира с призовым фондом 100 000 долларов и проигрываю Рамешу Кришнану — 2:6, 3:6. Но я чувствую себя неплохо. Кришнан — великолепный теннисист, его уровень игры никак не соответствует его довольно низкому рейтингу (40), а я — никому неизвестный тинейджер, выступающий в финале очень приличного турнира. Проигрыш, не вызывающий сожалений, — это крайне редкий случай. Я не испытываю никаких чувств, кроме гордости. На самом деле я не теряю надежды на победу, потому что знаю, что мог сыграть лучше, и знаю, что Кришнан это знает.

На следующий турнир я еду в Стрэттон Маунтейн, штат Вермонт, где выигрываю у Тима Майотта, занимающего 12-ю строчку в мировой классификации. В четвертьфинале я играю с Джоном Макинроем, и у меня такое ощущение, будто я играю с Джоном Ленноном. Это человек-легенда.

В четвертьфинале я играю с Джоном Макинроем, и у меня такое ощущение, будто я играю с Джоном Ленноном. Это человек-легенда. Я вырос, отслеживая его выступления, восхищаясь им, хотя частенько болел за его заклятого соперника, потому что Борг был моим кумиром. Мне бы хотелось обыграть Мака, но это был его первый турнир после небольшой передышки. Он хорошо отдохнул, ему не терпелось сразиться, и он только что стал первым номером в мире.

Я вырос, отслеживая его выступления, восхищаясь им, хотя частенько болел за его заклятого соперника, потому что Борг был моим кумиром. Мне бы хотелось обыграть Мака, но это был его первый турнир после небольшой передышки. Он хорошо отдохнул, ему не терпелось сразиться, и он только что стал первым номером в мире. Перед самым выходом на корт я подумал: зачем такому классному, можно сказать, идеальному игроку, как Мак, какая-то передышка. И он показал мне, зачем. Он наглядно продемонстрировал, насколько важно вовремя отдохнуть. Мак одержал надо мной более чем убедительную победу с солидным перевесом — 6:3, 6:3. Но, даже проигрывая, я изловчился и на приёме послал ему не берущийся, сверхмощный мяч с форхенда, который как бронебойный снаряд пролетел мимо него— он даже не шевельнулся. На пресс-конференции после матча Мак заявил репортерам: «Я играл с Беккером, Коннорсом и Лендлом, но никому из них никогда не удавалось забить мне такой тяжёлый мяч при приёме моей подачи. Я даже не успел его увидеть».

Столь лестная оценка моей игры, прозвучавшая на всю страну, да ещё со стороны игрока такого класса, как Макинрой, сделала меня чуть ли не национальным героем. Обо мне заговорили в прессе, мне стали писать болельщики. Поток просьб об интервью буквально захлестнул Филли. Радуясь за меня, он снисходительно посмеивался, отвечая на очередную просьбу.

— Популярность, это здорово,— констатировал он.

А между тем мой рейтинг повышался по мере того, как росла моя популярность.