Дмитрий Волков – о финале Олимпиады-1992 и тренерской доле.

Спортсмены не отставали от правящего тоталитаризма и сами вершили самосуд за нарушения субординации или чего-нибудь ещё, набивая в стиле дедовщины задницы новичков резиновыми сланцами «два на два». Педагоги подавали им пример и вызывали подъём работоспособности похожим способом — затыкали рты своим ученикам угрозами, а бывало, и простым рукоприкладством. Это иногда приводило и к дракам, но они не всегда заканчивались предсказуемо.

Мой кореш Спича (кролист Сергей Смирягин, призёр двух чемпионатов мира. – Прим. «Чемпионата») однажды на сборах в Цахе (Цахкадзоре), когда уже подрос в заслуженную 195-сантиметровую дылду и окреп, засветил в ответ своему тренеру Купе (Владимир Купляков) в тыкву так, что Купа впоследствии навсегда забыл о своём старом и проверенном временем педагогическом приёме. Да что там! Я и сам с братом Макулей в далеком 1977-м на спортивном сборе в городе Николаеве Херсонской губернии колотил за хамство руководителя нашей делегации – правда, недолго и, к счастью, без увечий. Но это уже другая история.

Итак, мотивация. Ходовыми вариантами были отключения от премий, зарплат, экипировки, выездов за бугор и многое другое. Это про брата-псортсмена. Прекословия же с начальством среди педагогов иногда решались за коньяком уже на предварительной фазе конфликта. Но к этому таинству допускались лишь единицы. Остальные — оборзевшие — уезжали на набор. Решения на уровне сборной диктовались объективкой «своих» и, естественно, мнением Вайца. Всё. Баста. Как он скажет, так и будет.

Мне нравился Вайц. Я его уважал и даже восхищался — его харизмой, умением захватить внимание и вести диалог, знанием иностранных языков и много чем ещё. Вдобавок с ним дружили мои родители. Точнее — с его женой, Марьей Ивановной. Но, как говорится, муж от жены недалеко падает. В общем, я любил Вайца, а он, как мне казалось, любил меня. Он и не ругал меня никогда, даже когда я плохо плыл. Ведь такое случалось и со мной. Но я был учеником Зенова (Борис Дмитриевич Зенов, заслуженный тренер СССР. – Прим. «Чемпионата»), поэтому в наш огород главный не лез.

Об этом и речь. Мы были особенные. Мы, а ещё бригада Кошкина. Они тоже были исключением из правил. Проверенные, надёжные, прославленные. У Сергея Михайловича были люди, которых не нужно было контролировать, что-то навязывать, о чём-то просить или что-то приказывать. Друзья. Тренеры чемпионов мира и Олимпийских игр. Самые-самые. И это, наверное, правильно. Но, видимо, лишь отчасти. В смысле, когда какой-нибудь проверенный и прославленный говорит при тебе своей ученице: «Закрой свою чёрную пасть, проститутка» — а тебе пятнадцать, твой мир рушится. Ты кричишь ему в лицо: «Да какое право вы имеете так разговаривать с девушкой?!!!» А он вдруг багровеет, переводит на тебя наливающиеся ненавистью глаза и, шипя ядовитой слюной, выцеживает: «Что? Кто это сказал? Ты? Да кто ты такой?!!! Да ты говно!!!» И это на моей самой первой тренировке в сборной СССР, куда я попал после великого Коли Панкина, который изменил мою отроческую жизнь.

Именно Панкин вдохнул в меня брасс. Он показывал движения так ясно, что мне оставалось лишь копировать его лягушачьи повадки и чувствовать, как я становлюсь сильнее день ото дня. С ним мы жили душа в душу. Он, мой Коля, заворожил меня с самого начала. Я был пленён его добротой, кудрями и светом весёлых глаз. Ну и регалиями, конечно: чемпион Европы, рекордсмен мира… Его красная ареновская майка с надписью на спине — Nikolay Pankin — служила мне векселем непременного спортивного счастья. И я был действительно счастлив с ним. А он мне однажды, осенью 1981-го, и говорит: «Тебе там будет лучше. Так надо. Ты там будешь расти» — и многое другое, правильное, вечное.

«Там» – это на Круглом. В сборной команде. У тренера олимпийских чемпионов Кошевой, Качюшите и Жулпы. Я и не возмущался почти. Поворчал, поскулил немного и алчно стерпел. Потому что Зенов. Зенов!

Борис Зенов (с секундомером) и Сергей Вайцеховский

Фото: Их архива Дмитрия Волкова

«Ты говно, а я из тебя человека делаю»

С Борисом Дмитриевичем я познакомился на тренировке его группы годом ранее, в окольцованный Олимпиадой 1980 год, в “Доме плавания” на улице Ибрагимова. Мои будущие товарищи показались мне тогда инопланетянами. Словно излучая волшебное сияние успеха, в экипировке сборной СССР они фланировали по бортику и затем, как-то не по-земному скинув с себя магические покровы инпошива, улетали в воду. О, эти бордовые халаты и сиреневые костюмы с ромбиками, плавки в звёздах и шлепанцы в три полосы! А полотенце! Красное, огромное, махровое, с белыми буквами СССР — и ниже: СБОРНАЯ КОМАНДА. Да за это душу закладывали!

Зеновцы вальяжно ныряли туда-сюда по нашей простой, рабоче-крестьянской дэвээсовской воде, а Зенов властно им что-то повелевал. Зенов – это икона той эпохи для любого пловца. Его авторитет среди коллег был непререкаем. Зенов вывел на олимпийский пьдестал Монреаля-1976 сразу трёх своих учениц, а через четыре года ещё двое его воспитанников выплыли в чемпионы уже в Москве. Один из них — Робертас Жулпа, в народе — Жуля. Красавец-мужчина, тунеядец и балагур, он стал моим другом. Правда, когда это было действительно позарез нужно, он умел и пахать как проклятый. Но я учился у него не только этому — главным его приёмом, видимо, и позволившим всё преодолеть, перебороть и превозмочь, был пофигизм. Роберт не парился ни о чем, всё в его жизни свершалось само собой, по воле любящих его ангелов – людей, ценивших в нем безмерный спортивный талант и гревшихся в его животворном свете. Они, люди эти – родители, тренеры, учителя, друзья, – все были в него влюблены, ну и я, естественно, тоже. Робертине оставалось лишь чуть-чуть напрячься в ответственный момент — и в дамки. Это сохраняло его психику девственно свежей и нетронутой мрачными маразмами диктаторов большой воды, наших втупорушних начальников.

Подруга Жулина и его соседка по вильнюссскому кондоминимуму Лина Качушите – сгусток солнца и тепла, литовская принцесса брасса, чемпионка и рекордсменка мира, как и Роберт, обладательница золота Олимпиады – не выдержала Зенова после 80-го и в завершение Игр в Москве свалила на соседнюю дорожку к Амировой (Марина Амирова, заслуженный тренер СССР. – Прим. «Чемпионата»). Я поначалу недоумевал, а потом потихоньку до меня стало доходить…

«Таких, как ты, в базарный день на привозе по пять копеек пучок. Ты говно, а я из тебя человека делаю», — Борис Дмитриевич, возможно, был во многом прав. Он действительно, как я сейчас прекрасно понимаю, желал мне добра. И эта фраза могла означать примерно следующее: «Ты молод и талантлив, но тебе ещё честь ему учиться». Просто формулировки он применял свои, испытанные на других поколениях страдальцев, тем более что в ряду всех остальных мальчишек и девчонок, провёрнутых через жернова советского спорта, ничем особенным я не отличался. Подумаешь, победитель всесоюзных соревнований! У него таких победителей за время только нашего пятилетнего сотрудничества было десятка три. Сгорая от смешанных чувств, я обыкновенно выслушивал оценку собственной персоны, не соглашался, но себя не выдавал.

Я учился у Жули — тот мог вообще в горячий момент конфликта занырнуть на дно и смотреть оттуда, как Зенов бегает по бортику и матерится. Вынырнет на пару секунд, возьмёт ещё вдох, буль, и снова на дно. Минуты через две Борис Дмитриевич обыкновенно сдувался, не в состоянии более эмоционировать, а Жуля мой, как ни в чем не бывало, с детской улыбкой на лице, уже с поверхности воды, смотрит с непритворным обожанием на него. Жаль, что я так нагло вести себя не смел, считал такое поведение неприличным, поэтому, как правило, выслушивал замечания в свой адрес от начала и до конца, повреждаясь в рассудке от неизбежного когнитивного диссонанса.

«У тренеров лишь одно занятие: переживать»

К моменту олимпийского финала 1992 года эта картинка, всплывшая в памяти из глубин прошлого, уже обросла бородой (время течёт быстро) и промелькнула в сознании в череде других событий, в первую очередь в связи с одиночеством покинутого тренером спортсмена. Мой нынешний, к описываемому моменту, наставник Владимир Радомский, ставший таковым в конце 1985 года, со мной, как я уже сообщал ранее, в столицу Каталонии не приехал. А он бы мне очень здесь пригодился. Он значит для меня неимоверно много. Тренер. Настоящий друг. Как он там? Что, интересно, сейчас делает? Наверное, телек включил и ждёт… Но вдруг… О-ля-ля! Я вижу, как ко мне через пекло предстартовой суеты приближается мой бывший. Зенов. Тот самый! Я не видел его уже лет семь. Дело в том, что Бориса Дмитриевича пригласили помогать своим пловцам наши австрийские коллеги, и вот – нежданная встреча. «Здорово, Дымон!» — излучая обояние, Зенов шутит и подсаживается рядом. Как же я мечтал об этом раньше! Чтобы мы вот так сидели и разговаривали! Чтобы он, великий Зенов, поговорил бы со мной, по-доброму поддержал…

Дмитрий Волков и Владимир Радомский

Фото: Их архива Дмитрия Волкова

Но мы и в этот раз проговорили недолго: пора было лезть в воду для разминки, скоро старт. Легче мне не стало, в мареве скользящего по небосклону раскалённого солнца я ещё слышу последнее напутствие своего былого командира: «Дымон, ты уже старый, поэтому сейчас или никогда!» — и неожиданно вспоминаю эпизод десятилетней давности в Эквадоре, на гуаякильском чемпионате мира, первом в моей карьере, мне тогда только стукнуло 16. Зенов говорил примерно то же самое: «Волков, обычно побеждают те, кто ещё не знает вкуса поражений. Не пижонь, просто возьми и выиграй. Знай: сейчас не получится — может никогда больше не получиться. Может быть, это твой единственный шанс. Лови фарт…».

Теперь я знаю: им, тренерам, труднее всего. Спортсмены и не подозревают, насколько тяжело даются наставникам их неудачи. И если у спортсмена есть хотя бы физический выхлоп, пусть через силу, боль, страдания — работу, очищающую мозг и выгоняющую стресс из крови, то у тренеров лишь одно занятие: переживать.

Тренер Владимира Буре и по совместительству его папа, Валерий Владимирович, умер на бортике прямо во время соревнований, когда ему сообщили о возможной дисквалификации его сына. Знаете, за что? За усы. Сынуля их отрастил, подражая знаменитому американцу Марку Спитцу. В руководстве сборной это сочли низкопоклонничеством перед североамериканским капитализмом и решили парня примерно наказать. Сердце Буре-старшего не выдержало и остановилось. Через 20 лет тренер Панкратова и Садового Виктор Авдиенко получит инфаркт, переживая за своего воспитанника, побеждающего в олимпийской Атланте. Вот и Зенов просто сходил с ума, когда мы плыли. Как же он переживал за свою первую и самую любимую ученицу Марину Юрченю! Когда-то он приехал с ней из Одессы в Москву, и они вместе долгие годы самоотверженно шли к общей победе. Тогда, перед стартом в Монреале в 1976-м, понимая, что успех всей сборной зависит от его воспитанниц, он гарантировал успех руководству, а оно, руководство, сильно в нём нуждалось.

Но наступает день финала и… «Смотрю и думаю: не может быть, это не со мной! Ещё вчера я говорил Вайцу: «Не бзди, Сереёа, золото будет!». Неужели сглазил? Представляешь, она могла плыть восемь полтинников снизу по 36 секунд с десятисекундным отдыхом, а в день двухсотметровки контрольный отрезок со старта на начало дистанции плывёт за 41! Что мне делать? Её трясет как осиновый лист, она сжалась в комок, глаза блуждают, её всю лихорадит, я достаю её из воды и как дам по морде…» — тренер рассказал мне о том дне спустя четыре десятилетия.

В итоге Юрченя сумела-таки завоевать серебро Олимпиады, пропустив вперёд лишь свою тезку Марину Кошевую – также ученицу Бориса Дмитриевича. Учитывая, что третьей на пьедестале почёта была ещё одна зеновская пловчиха – Люба Русанова, этот заплыв всё поправил. И для Зенова и для начальников, и для сборной в целом. До этого команда выступала кое-как, и рассказывают, что, спасая свою гибнущую нервную систему, Вайцеховский вместе с Тимуром Абсалямовым, руководителем КНГ, опустошил накануне все запасы припасённого к подходящему случаю коньяка…

Бедный Радик

В общем, я ушёл на старт, а Борис Дмитриевич остался где-то в толпе зрителей на трибунах олимпийского дворца водного спорта. Переживать. Болеть за австрийцев и за меня. Он ведь меня всегда любил, по-своему, конечно. Только раньше я этого не понимал, думал, что он издевается…

А Радомский, мой дорогой Владимир Станиславович, отстранённый от олимпийских игрищ злой волей предвадителей федерации и оставшийся болеть за меня дома в Москве, купил себе пива, сервировал стол перед телевизором и вышел за закуской в районе Речного вокзала. Время вроде бы позволяло. Прямая телетрансляция должна была начаться через полчаса, ровно минута в минуту со стартами финалов. Он, значит, вышел, а ключи дома забыл. Вспомнил о них, только когда услышал щелчок сработавшего замка. Изо всех сил начал дёргать дверь, но, увы, она не поддавалась. Потом выбежал на общий балкон, пытался перелезть по карнизу, но окно и балкон в квартиру оказались закрытыми.

Так и бегал ещё часа два вокруг дома, завывая от бессилия и невозможности что-то исправить, помочь хотя бы мысленно, двигая меня вперёд в телевизоре своим усилием воли. Бедный Радик!

P.S. А про Гросса – Альбатроса из Оффенбаха – недавно вспомнил очень отчётливо: прекрасный пловец и действительно замечательный парень Володя Морозов, наша олимпийская надежда в плавании Рио-2016, отказался недавно давать интервью для программы, что мы снимаем для отечественного ТВ, чем расстроил — этот синдром мне хорошо знаком. Я бежал за ним по бортику и всё уговаривал: «Вовка, человечище, да пойми же ты! Ведь это мы не для себя, для всех россиян, что за тебя болеют! Везде, и у тебя в США тоже, сейчас рассказывают о своих претендентах на золото Олимпиады! И потом, настоящий спортсмен должен смело встречать любое препятствие на пути к победе как вызов судьбы и не пасовать ни перед чем, тем более перед каким-то жалким интервью. Ведь и потяжелее случаи бывают! Как бы ты это не назвал — это страх, пусть и сублимированный в суеверие. Пройди сквозь это — и станешь только сильнее, отступишь — организм запомнит это состояние и спасует, когда победа будет важнее самой жизни!»

Но он отказал. Не мотивируя. Сказал, как отрезал. Нет – и всё! Отказал, быть может, даже жалея меня и всех нас. И понять мне его было, поверьте, не сложно.

Дмитрий Волков и Владимир Морозов

Фото: Их архива Дмитрия Волкова