Россиянин Николай Давыденко, который в воскресенье отмечает день рождения, проанализировал свой матч третьего круга «Ролан Гаррос» против француза Ришара Гаске. Напомним, что Гаске победил со счётом 6:4, 6:4, 6:3. Николай ответил на вопросы журналистов, в том числе корреспондента «Чемпионат.com», и сравнил уровень Гаске и Роджера Федерера, рассказал о проблемах тенниса в России и о многом другом.
— Что можете сказать о матче?
— Скучный вопрос.
— Извините.
— На самом деле мне нечего сказать о матче. Я играл так, как мог, но проиграл в трёх сетах. Не могу поделиться с вами какими-то деталями, потому что я не заинтересован, чтобы вы об этом знали (улыбается). А российским журналистам я расскажу.
— Ещё раз извините за скучный вопрос. Ришар Гаске постепенно прибавляет, он игрок топ-10, может ли он...
— (перебивает) Может ли стать первым? Я так не думаю. Он уже игрок топ-10.
Федерер-2? Нет, ему очень далеко до Федерера. Он очень далеко стоит. Федерер даже не знает, где находится корт, на котором играет Гаске.
— Я спрашиваю про то, как далеко он может пройти на этом турнире.
— А, на этом турнире? Ему нужно будет дальше встречаться с игроками, которые тоже в топ-10. Мне сложно что-то говорить о его шансах, всё решит игра. Если он будет в хорошей игровой и в отличной физической форме, тогда он, возможно, имеет шанс дойти до полуфинала или финала. Я не знаю. Спросите у него. Может быть, он ответит вам точнее.
— Как вы оцените сегодняшнюю игру?
— Сегодня я показал максимум того, на что способен на данный момент. Я не хочу говорить, что сыграл очень плохо. Просто моего тенниса не хватило сегодня, чтобы обыграть игрока топ-10.
— Вы повели сразу с брейком, да и вообще вам дали сыграть на Ленглен, как вы хотели…
— Да нет. На самом деле, всё было непонятно. Всё было на риске, не было стабильности, не было какой-то чёткости, что да, я играл как всегда, что преследовал какое-то определённое направление. Что вот я прибиваюсь и эту игру веду. Я очень плохо играл слева, очень много ошибался, и я не мог долго играть, то есть пытаться что-то создавать. Раньше я практически что справа, что слева играл одинаково. Сейчас очень много было ошибок слева, и я чувствовал, что он мне туда постоянно закидывает, старается поглубже, чтобы я его не атаковал. Конечно, поэтому я начал ему много укорачивать, при том что я никогда не укорачиваю. Я не знаю, почему сегодня решил практически всё время укорачивать. Даже не знаю, попаду ли я в площадку. Ну, получилось неплохо, больше 50 процентов хорошо проходили. Но в основном, на удивление, я стоял в корте, я пытался атаковать, но от меня мяч летел медленнее, чем от него. Он стоял на 10 метров за кортом и оттуда пытался выкручивать и пробивать. И, на удивление, он так здорово подавал – срезал мяч 180-190 км в час. Я пытался подавать, но я столько вкладывался, практически максимально, чтобы получилась быстрая первая в районе 200. А у него как-то получалось, что он их так спокойненько подавал. Ему было проще, ему было легче, он брал свои подачи намного легче. И уже старался на моих бороться. Если посмотреть по игре, то я на своей подаче больше боролся, чем на его. Иногда получалось. Я выиграл его подачу и в первом сете, и во втором. Если в хорошей форме и матч идёт на одинаковом уровне, то можно где-то вцепиться, взять его подачу, где-то сломать. Так оно и есть. Я не скажу, что он какой-то великолепный, что суперигрок. По игре я ничего такого не заметил. В основном он как кидал, так и кидает, ничего особенного не делает. Я думаю, что любой игрок, как Феррер, Федерер или Надаль, всё равно его раскатают. Не дадут ему сделать ничего особого.
— Когда вы уходили с прошлой пресс-конференции, вы уже начали вслух обдумывать, как его обыграть. Вы рассказали, как сегодня играли, а какой план на игру вы разработали с братом?
— На самом деле для меня было важно как раз попытаться найти спокойный контроль. Но я так понял, что это сделать было невозможно, потому что я ему уступал в скорости. Если я пытался играть на задней линии, то я на ней практически всё время проигрывал, потому что в конце концов он мне где-то выкрутил, где-то закинул, где-то поглубже сыграл, где-то сильнее сыграл. И я понимал, что у меня спокойной, стабильной игры нет. Мне надо было что-то менять, мне надо было играть в короткий теннис, пытаться его дергать вперёд, потому что он очень далеко стоял и бегал только вправо-влево. Пытался оттуда всё вытаскивать и меня заставить ошибаться. Сам он особенного ничего такого не делал. Это был его постоянный план. То, что я ему укорачивал, – это его как-то сбивало. Этим я ему мешал держать контроль. Тактика, как обычно, всегда была одна. Но, когда ты выходишь на корт и понимаешь, что ты не можешь её создать, приходится прямо менять во время матча и что-то другое делать. Пытаться что-то изменить. Но физически я уже не мог выдержать третий сет, у меня ноги уже прямо отказывались двигаться. Я почувствовал, что не могу двигаться в конце третьего сета. Мы играли всего лишь 2 часа, но мне было уже тяжело.
— Николай, то есть нельзя говорить, что Гаске такой же виртуоз, как Федерер?
— Федерер-2? Нет, ему очень далеко до Федерера. Он очень далеко стоит. Федерер даже не знает, где находится то место, на котором играет Гаске. Это абсолютно два разных теннисиста, разный уровень. Он играет разнообразнее, чем Надаль. Но Рафаэль — порезче и покрепче. Но Федерер и побыстрее играет, и контроль выше. Мне проще с Гаске играть, чем с Федерером, потому что темп разный. Гаске — не второй Федерер, это точно, даже по росту не подходят. Он, конечно, в десятке лучших, это факт, но сравнивать с Федерером его нельзя.
— Николай, то, что вы на турнире продержались до конца недели, — для вас это показатель? Движение вперёд?
— Это не то что показатель. Опять надо работать, опять надо стараться, показывать себя. Мы начали заниматься с братом физикой перед турниром, но этого оказалось мало, мне не хватило. Нужно больше времени, две-три недели, чтобы поднять максимально форму. Я чувствую, что физическую форму можно поднять. Тогда уже я буду бегать не уставая, и теннис будет идти намного лучше. Я снимаюсь с Уимблдона, со всех травяных турниров и хочу попытаться ещё потренироваться и посмотреть, смогу ли я поднять всю форму: и теннисную, и физическую. Там уже будет видно, как я буду играть.
— Есть теннисная жизнь после 35?
— Главное, не умереть на корте. Чтобы после 35 сердце не остановилось. Бегать можно, это зависит от того, насколько ты тренирован. У всех разный теннис. Те, кто играют в 3-4 удара, могут так и до 40 играть, если хорошо играешь, попадаешь. Каждый матч носиться по 10 километров нелегко. Организм истощается. И в 20 лет, и в 35, какая бы подготовка ни была, возраст даст о себе знать, и будут совсем другие ощущения. Завтра мне будет 32, встречу в самолёте по дороге в Москву. Буду дальше работать.
— Депрессия у вас не наступает после таких матчей?
— На самом деле мне стало проще. Если раньше у меня перед матчем не было аппетита, то сейчас я голодный за два часа до матча, ем с аппетитом. Мандраж всегда есть, конечно. Волнение у меня из-за того, что нет уверенности. Я не знаю, какой я покажу теннис. Я чувствую, что не уверен в себе в теннисном и физическом плане, а стрессов у меня уже практически нет. Я стараюсь сразу отключиться и попытаться поменять что-нибудь. Но когда был молодой, когда был в пятёрке, то очень много было давления психологического. Сейчас уже куда дёргаться? Так можно и психом стать. Пытаюсь насладиться теннисом, я не хочу заканчивать в этом году, хочется ещё поиграть.
— Технический вопрос такой – сейчас детей учат при подаче и при ударе справа отбрасывать левую руку назад. Это заметно, когда смотришь на Джоковича, Маррея, а при подаче так ещё Роддик начал делать. Насколько это...
— (Николай отвечает очень напористо и искренне, с душой; вопрос явно задел его за живое – прим. ред.). Я скажу одно – все пытаются подражать кому-то. И это полный бред, честно говоря, потому что нет полных копий и никогда не будет. Появляются новые игроки с новой техникой, с другими ударами. Всё равно теннис как-то совершенствуется, и новые, молодые теннисисты будут играть иначе. Нельзя копировать кого-то, нельзя… Даже у нас мы не пытаемся копировать, допустим, меня, а просто работаем, стараемся совершенствовать технику, отшлифовать её, сделать так, чтобы было проще играть в теннис, а не следить за руками, за тем, куда они идут… Это всё полная ерунда, так учат люди безграмотные, не понимающие теннис, не находящиеся в нём. Они сидят там в своих клубах, смотря его по телевизору, и думают: «Вау, ух ты, вот так надо играть». Это непрофессионально, и дети не будут играть в хороший, правильный теннис.
— Поэтому пропадает так много талантливых детей?
— Конечно, да. И у нас сейчас нет тенниса, у нас в России проблема с этим. И Тарпищев об этом говорил, да. У нас нет хороших тренеров, потому что все заточены под бизнес. Проще заниматься с клиентами и зарабатывать по десять тысяч долларов в месяц, чем профессионально работать с ребёнком. На это ведь нужно тратить больше сил – а там походил, постучал, пришёл домой и отдыхаешь. Не нужно никаких стрессов, ничего.
Они сидят там, в своих клубах, смотря его по телевизору, и думают: «Вау, ух ты, вот так надо играть». Это непрофессионально, и дети не будут играть в хороший, правильный теннис.
А чтобы серьёзно заниматься с детьми, нужно очень много находиться на корте, минимум по шесть часов. Надо и физподготовкой заниматься, и чем-то другим, не только теннисом. Это очень серьёзная работа, которую брат со мной проводил. Летом по шесть – восемь часов, практически целый день на корте. Независимо от того, насколько ты талантлив. Талант у ребёнка может проявиться во время этой работы. Конечно, в десять лет со стороны видно, насколько он координирован, насколько есть реакция. Но её можно также испортить, потерять всё, что у тебя с детства было. Поэтому всё упирается в работу, всё развивается – и, мне кажется, тренеры, которые говорят «ребёнок не сможет играть в теннис» — и родители на это обижаются, – это плохие тренеры. Всё равно нужно находить что-то и пытаться работать, если, конечно, сам ребёнок этого хочет. Если он хочет, то всё равно чего-то добьётся.
— Если можно, в продолжение этого вопроса. Вы так хорошо, с душой рассказываете, чувствуется, что вы за это дело болеете. Вы видите, как тренирует ваш брат. Себя когда-то представляли занимающимся чем-то подобным, когда закончите карьеру?
— Как я сказал, это очень тяжёлая работа. Если я закончу с теннисом, то хочу посвятить время семье. Я не хочу опять идти на корт и работать. Попытаюсь, может быть, научить всему этому своего ребёнка – да и то это не факт, будет зависеть от её желания. У нас в академии есть очень много немцев, много талантливых детей, девочек, по которым видно, что они хотят работать, тренироваться. Но всё зависит от множества факторов. Это постоянный риск, никогда нельзя сказать, что кто-то со стопроцентной вероятностью заиграет. Это всегда вклад, риск, всегда идёшь ва-банк. Нельзя сказать про кого-то 12-летнего, что он будет в десятке или на первом месте, потому что в 16 лет всё может измениться – он скажет «да идите вы, не буду я больше играть в теннис». И это очень часто случается, особенно в таком возрасте, в 16, 17, 18 лет заканчивают с теннисом. На самом деле очень долгий разговор это. Родители часто давят на детей, чтобы они заиграли, а они, становясь совершеннолетними, посылают родителей подальше и говорят «я не хочу больше играть». Потому что столько давления было в детстве, что желания у них уже не остаётся, они не выдерживают. Тут нужен подход.
— Но ведь вам надо этим делиться, своим бесценным опытом.
— Опытом делиться надо, да, но я на самом деле не пытаюсь держать что-то в секрете.