Хоккеисту порезали горло коньком, страшная травма Клинта Маларчука, как это было, видео

Физическая или душевная рана — одно из страшнейших событий, что вообще может случиться с человеком. Вернее, случается. Она оставляет неизгладимый след на теле и в душе человека. Когда кто-то получает рану и выдерживает всю боль, это вызывает восхищение. О таких событиях говорят постоянно.

Однако не так часто говорят о том, какие следы эти раны оставляют на душе человека. О том, каких демонов они поселяют внутри.

Мрачная история, которая завершается счастливым концом, нередко имеет ещё более мрачное продолжение, о котором все предпочитают умалчивать.

Ровно 34 года назад, 22 марта 1989 года, было положено начало такой истории нашего сегодняшнего героя — Клинта Маларчука. Инцидент с ним наверняка известен вам: в матче между «Баффало» и «Сент-Луисом» канадскому вратарю случайно порезали шею коньком. Разрезанная яремная вена, полный крови лёд в Баффало и врачи…

Хоккеист выжил. Он вышел победителем из этой схватки. Маларчук победил смерть. И об этом знают многие.

Но мало кто знает о том, к чему привела встреча лицом к лицу со смертью. О том, каких демонов она поселила в его душе.

Маларчук, ровно пять лет назад написав статью на The Players’ Tribune, поведал свою историю. Мы приводим её перевод. Перевод истории о борьбе со внутренними демонами, об ужасающем продолжении счастливого конца, об осознании ценности даже такой поломанной жизни и важности своих душевных травм, об их принятии и о принятии самого себя.

Видео страшной травмы Клинта Маларчука.

Перевод истории ран.

***

«Я знаю, что в винтовке может быть пуля, но всё равно прижимаю её к подбородку.

Мне всё равно.

Я чертовски пьян.

Пиво. В банках. 20 выпито до дна, может быть, даже 25 к этому моменту днём.

Моей жене Джоани нужен был перерыв от всего происходящего хаоса — тихий вечер, чтобы собраться с мыслями и немного отдохнуть, — поэтому она провела ночь с друзьями. Но мой мозг продолжает твердить мне, что она была с другим мужчиной. Снова и снова эта мысль звенит в моём мозгу. Каждая банка пива как кнопка паузы для моей головы. Но паузы длятся недолго. Поэтому я решил попробовать что-нибудь ещё. Я решил выйти на наше ранчо и пострелять по консервным банкам — голова всё время кружилась.

Когда Джоани возвращается домой, я просто сижу на скамейке за нашим сараем и кричу чёрт знает что.
Я вижу Джоани и смотрю ей в глаза, а потом тянусь за этой винтовкой. Она так сильно давит на мою челюсть, что запрокидывает мою голову вверх, и я кричу ещё сильнее.

«Это то, что хочу сделать! Это решит всё».

Она рыдает. Я продолжаю.

«Ты не представляешь, каково это — жить с моей головой. Всё было бы намного лучше, если бы я мог просто отключить голову. Всем было бы намного легче».

Я смотрю Джоани прямо в глаза, когда говорю это, а потом просто…

Нажимаю на курок.

Я ничего не чувствую после этого.

Получается, в винтовке есть пуля. И теперь она направляется прямо в мой мозг — мозг, который за 47 лет оказался одним из моих злейших врагов.

Эта пуля на пути, чтобы отключить мою голову.

Так будет лучше.

***

Кровь была повсюду.

Она лилась изо рта и текла из носа.

Пуля прошла через мою челюсть, выбила пару зубов, срикошетила через носовые проходы и продолжала лететь, пока не застряла в черепе.

Почему-то я никогда не терял сознание. Я никогда и боли не чувствовал. Так что даже в моём пьяном, пропитанном кровью состоянии сразу же смог переключить своё внимание на то, что, как я знал, мне нужно было сделать дальше: умолять мою жену.

Я умолял, и умолял, и умолял. Не простить или понять меня, а что-то попроще.

Я умолял её не вызывать полицию.

«Я могу всё уладить. Я могу это исправить. Не делай этого со мной, Джоани. Ты не можешь! Не делай этого».

Она не слушала. Она только начала набирать номер телефона.

Я подошёл к передней части сарая и взял полотенце для подбородка, присел на секунду и почти потерял сознание. Затем снова вернулся за сарай, где сел на ту же скамейку и начал умолять Джоани о другом.

«Тогда не говори им, что я пытался застрелиться. Пожалуйста! Ты не можешь рассказать им это. Скажи им, что это был несчастный случай. Ты должна сделать это ради меня. Ты должна сказать им, что это был несчастный случай. Это погубит меня».

В то время, 7 октября 2008 года, я был тренером вратарей в «Коламбус Блю Джекетс», и за эти годы работодатели уже давали мне несколько вторых шансов. Я не хотел терять работу — то, что осталось от моей связи с НХЛ. Я не мог потерять её.

Так что я умолял и умолял, а Джоани сжалилась надо мной и сделала то, что просил.

Когда приехала полиция, она сидела рядом со мной. Она не уходила, потому что боялась, что полицейские увидят винтовку и просто начнут расспрашивать. Или что я сделаю какую-нибудь глупость, и тогда они убьют меня.
Офицеры твердили ей, чтобы она отошла. Отошла от меня.

Но Джоани не собиралась уходить.

Что бы они ни говорили, она не уходила.

Только когда всё немного успокоилось и медики спросили её, выпивал ли я или принимал ли какие-либо лекарства, она на мгновение отошла, чтобы зайти в дом.

«Он выпивал. Казалось, его голова двинулась со скоростью миля в минуту. Он просто начал бессвязно бормотать».

В одно мгновение она поспешила обратно к нам с решительным взглядом и большим пакетом в руках.

«Вот что он принимает», — сказала она, протягивая сумку с пузырьками от лекарств.

Все посмотрели на разные лекарства, лежавшие там, а затем просто замолчали на секунду.

«Который из? — наконец спросил кто-то. — Что из этого он сегодня принял?»

И Джоани, она просто посмотрела на парня на мгновение, а потом указала на сумку.

«Всё, — сказала она. — Всё, что здесь есть. Всё, что есть в этой сумке».

***

Причина, по которой я превратился в 47-летнего мужчину с пулей в голове и сумкой, полной лекарств, отпускаемых по рецепту, может скрываться в моём раннем детстве, насколько я знаю, но это определённо во многом связано с тем, что произошло в матче НХЛ 22 марта 1989 года.

В то время я был первым номером «Баффало», и мы играли с «Сент-Луисом» на старом стадионе «Ауд» в Баффало. Сначала всё было как в любой другой встрече. В первом периоде мы вели 1:0, и у меня не было большой нагрузки в воротах. Затем… шайба уходит в угол справа от меня, и их парень сразу же до неё добирается. Я оглядываюсь через плечо и вижу, как один из их нападающих бежит на ворота с другой стороны. Это Стив Таттл. Он немного опережает нашего защитника, поэтому я знаю, что пас пойдёт на него. Я также знаю, что должен сильно оттолкнуться от штанги и как можно быстрее переместиться к другой. Однако почти сразу же, как только я перемещаюсь туда, Стива сбивают с ног… и тогда я вижу, как его конёк возникает передо мной.

Я почувствовал, как он попал по моему шлему, но боли не было, в тот момент я не особо об этом думал.

Потом я увидел кровь.

Когда смотришь видео, сложно что-то разобрать, но эти первые несколько струй — это из моей шеи? Мы говорим о расстоянии пяти или шести футов. Вот как далеко кровь брызнула.

Я знал в тот момент, что всё было плохо.

Но боли по-прежнему не было. И я определённо ожидал, что она появится, поверьте мне, потому что через несколько секунд кровь просто хлынула из меня.

Так вот оно что, Клинт. Ты умрёшь. Сегодня вечером. Прямо здесь. В Баффало.

Вот о чём я думал, наблюдая за брызгами крови и пятнами на вратарской форме.

Но самое странное, что, как мне кажется, я сосредоточился не на спасении своей жизни. Вот две вещи, которые были у меня на уме…

Во-первых, я подумал о том, что мне говорили ещё в низшей лиге: если ты поранишься, не лежи на льду, как тряпка. Встань и уйди. Уберись с этого льда. Покажи, что ты сильный.

Так что это я и сделал прежде всего. Я не хотел умирать на льду, на глазах у всех этих людей.

Но, во-вторых, ещё я думал о том, что моя мама смотрела матч дома в Калгари по спутниковой антенне.

Я не хотел, чтобы мама увидела мою смерть по телевизору.

Терри Грегсон был судьёй на том матче. Я никогда не забуду, как он подъехал ко мне сразу после того, как я упал. Я видел, как его лицо полностью побледнело, а потом услышал, как он кричал всем, до кого был способен добраться его голос.

«Немедленно тащите сюда носилки!»

Потом меня ударили резкие слова.

«Он умирает!»

После этого для меня всё стихло.

Я просто продолжал думать: «Вау, окей, я думаю, это именно то, на что и похоже: я умираю. Нет боли. Нет шума. Просто… ничего».

Наш главный врач, Джим Пиццутелли, спрыгнул прямо на лёд, чтобы остановить кровотечение, и он точно знал, что делал. Джим побывал во Вьетнаме, так что в своё время он видел, как парни получали ужасные травмы. Он изо всех сил прижал марлю к ране на моей шее, а затем помог мне добраться до двери за воротами, чтобы я мог вернуться в раздевалку.

Как только я оказался на том столе, они просто начали резать всю мою экипировку большими старыми ножницами. И хотя я думал, что умру, это всё равно немного злило. Особенно запомнил, как подумал: «Эй, это мой нагрудник! Он мне нужен. Он сидит на мне как влитой. Это важно. Что ты творишь?»

Поскольку рана была на правой стороне моей шеи, врач расположил меня так, чтобы я смотрел налево, чтобы не видел всю кровь и не был шокирован из-за неё, но я могу сказать, что она была повсюду. Я, не теряя времени, спросил, может ли священник команды войти и прочесть мне последнюю молитву. Я также поговорил с нашим менеджером по экипировке, Рипом Симоником, и уговорил его позвонить моей маме домой в Калгари и сказать ей, что я люблю её.

Кроме того, я просто продолжал говорить себе не закрывать глаза и не засыпать: что бы ты ни делал, не теряй сознание. Только не отключайся. Я думал, что это неизбежно, зная, сколько крови потерял.

После нескольких минут надавливаний и остановки кровотечения один из врачей нашей команды, доктор Фелан, посмотрел на меня и улыбнулся.

«Сынок, ты будешь в порядке».

Я не поверил ему.

Триста швов. Вот что, как говорят, потребовалось, чтобы зашить мне шею.

Когда я очнулся в «Баффало Дженерал» после операции, одной из моих первых мыслей было что-то вроде: «Вау, Клинт, у тебя есть какая-то сила духа… чтобы выбраться из этой ситуации живым».

На самом деле я был… горд собой.

Я никогда не сдавался и не позволял себе закрыть глаза и потерять сознание. Сонная артерия перерезана.

Яремная вена частично перерезана. И я ни разу не заплакал, ни на секунду не запаниковал. Я держал себя в руках и сделал то, что должен был сделать, чтобы выжить.

Рана на моей шее сначала была закрыта бинтами, но когда я смог снять их и осмотреть шрам, то был поражён его размером. Я был впечатлён. Это была большая рана, наверное, шесть или шесть с половиной дюймов.

Всё, о чём я мог думать в ту первую неделю: если я зацеплюсь им или обо что-нибудь ударюсь, то снова потечёт кровь.

Пройдёт много времени, прежде чем я перестану замечать этот шрам или думать о нём. Он походил на земляного червя. Я думаю, такое называют келоидом, но я всегда называл это просто «червь». И это буквально то, на что он был похож.

Представьте себе шестидюймового дождевого червя, приклеенного к вашей шее 24/7.

А потом представьте, что вам нужно побрить лицо, не поцарапав эту штуку.

Это была капитальная заноза в заднице.

***

Через десять дней после того, как Стив Таттл перерезал мне горло коньком, я вернулся на лёд.

Я должен был потратить на восстановление больше времени. Но хотел доказать, что все неправы. Понимаете, о чём я?

Вернувшись в раздевалку «Баффало», я первым делом поболтал с Жаком Клотье, парнем, который должен был выйти на матч вместо меня и сыграть в воротах, запачканных полутора литрами крови, вытекшей из моего тела в тот вечер. Жак сказал мне, что у него дрожали ноги, когда он вышел на площадку через несколько минут после того, как одноклубники сделали всё возможное, чтобы соскрести кровь со льда.

К счастью, к тому времени, когда я вернулся в «Ауд», они полностью переделали вратарское место, всё было чисто. На той первой неделе у меня была пара моментов, когда я немного вздрогнул, когда парни резко выезжали на ворота, но в основном меня просто окружили всей любовью и поддержкой, я чувствовал их из всей северной части штата Нью-Йорк. Это действительно позволило мне преодолеть те моменты страха, двигаться вперёд и делать то, что я должен был делать.

Я просто смирился с этим, не думаю, что до меня что-то действительно дошло до наступления того межсезонья, когда первоначальный прилив адреналина от удивительного возвращения прошёл. Казалось, будто я всё ещё находился в шоковом состоянии до конца этого сезона, а затем, когда добрался до межсезонья и у меня появилось больше времени, чтобы побыть одному и обдумать ситуацию, я полностью осознал, насколько серьёзной была травма и как мне повезло остаться живым.

Я столкнулся со всеми видами тревожности, депрессии и паранойи, и это становилось всё хуже и хуже. Тогда мне действительно не помешала бы консультация.

И тогда просто…

Просто не было никакой консультации.

Знаете что? Я, наверное, отказался бы от неё, если бы она была тогда доступна. Я стал героем для своей семьи, друзей и тысяч хоккейных болельщиков по всему миру. Я не собирался рисковать этим, показывая какую-либо слабость. Я также боялся, что, если заговорю, какой-нибудь врач поставит мне диагноз и решит, что я сумасшедший. Потому что тогда я действительно начинал чувствовать себя сумасшедшим. И боялся, что кто-то это подтвердит. Я боялся потерять карьеру.

День за днём я доходил до того, что не мог даже умственно функционировать или отличать реальную жизнь от вещей, которые видел в своей голове, но рядом всё ещё было достаточно много людей, чтобы я продолжал разыгрывать это грандиозное действо, дабы заставить всех думать: «Знаете, а Клинт-то в порядке». Я шёл вперёд, шутил, громко смеялся и делал вид, что всё в порядке. Я не говорил о том, через что проходил.

Я просто замолчал и никому ни о чём не сказал ни слова.

***

Кошмары начались в следующем после травмы сезоне.

Сначала всё было как-то в тумане — всего лишь моменты той встречи в Баффало, когда передо мной возник конёк. Но со временем эти сны становились всё более и более яркими.

Я боялся идти спать. Вот настолько всё стало плохо.

И когда мне удавалось заснуть, спустя лишь час или два я вскакивал с постели из-за того, насколько реалистичными были изображения в моей голове.

Разрез. Кровь. Страх последнего вздоха. Всё это ожидало меня в сверхзамедленной съёмке. Так что каждую ночь, в тот или иной момент, мне приходилось сталкиваться с ощущением, что я вот-вот умру, и это была самая реалистичная, ужасающая версия этого чувства, какую только можно вообразить. Я проживал этот момент снова и снова.

У меня не было возможности отдохнуть, и поэтому я ни черта не заслуживал играть. Я не мог сохранять внимание и бдительность во время тренировок. Мои глаза постоянно горели из-за недостатка сна.

Затем я пошёл на вечеринку по случаю Супербоула, в том же году, и перед ней я не спал 10 дней подряд. Так что я ушёл пораньше и решил, что немного посплю… во что бы то ни стало. У меня были обезболивающие, а на этикетке было сказано, что их нельзя принимать с алкоголем, потому что это вызовет сонливость.

Идеально!

Я принял ещё несколько обезболивающих, а затем выпил бутылку виски.

Вместо того чтобы задремать…

У меня остановилось сердце.

Это не было попыткой самоубийства, но так все думали.

Я на самом деле действительно просто хотел спать. Я нуждался во сне.

Вскоре после того, как врачи реанимировали меня в больнице, ко мне подошёл психиатр.

«Что с тобой происходит, Клинт?»

В этот момент всё выплеснулось на поверхность.

«Я позвонил ему, просто чтобы узнать, успевает ли он на рейс, и он сказал: «Я не знаю, я не в аэропорту. Я не могу выйти из своей комнаты».

Я рассказал не только подробности о кошмарах и бессоннице, но и другие вещи, о которых никому не рассказывал. Я просто вывернул себя наружу. Рассказал всё. Тот факт, что я снова и снова чистил вещи без всякой видимой причины и что боялся выходить из дома. И что, выходя из дома, я убеждал себя, что, если не выйду определённым образом, проведу плохой матч. Что я смотрел фильмы, в которых были измены, и верил, что то, что вижу на экране, происходит со мной в реальной жизни. Что у меня были панические атаки из-за страха, что моя жена мне изменяет… И я не знал, как это остановить.

Эти панические атаки стали настолько серьёзными, что у меня в груди всё сжималось. Многие люди думают, что у них сердечный приступ, когда начинается серьёзная паническая атака, и я полностью прочувствовал это. Когда ты думаешь, что вокруг что-то происходит — а это не так, и ты знаешь, что это не так, но твой разум не может смириться с тем, что это не так… вот тогда ты начинаешь паниковать. Были времена, когда я думал, что ФБР или ЦРУ преследуют меня. У меня было так много странных мыслей. Где-то в глубине души ты знаешь, что это неправда. Но твой разум не верит в это. Твои эмоции не верят. И это была жизнь, которой я жил.

В мгновение ока мне поставили диагнозы — обсессивно-компульсивное расстройство, депрессия и тревожность.
В прошлом я боялся услышать эти слова, сказанные мне, но в то время я действительно почувствовал… облегчение.

***

Когда Рихарду Зеднику перерезали горло коньком во время матча регулярного чемпионата в Баффало в 2008 году — в том же городе, спустя целых 19 лет после моей травмы — я не думал, что это сильно на меня повлияет.

Боже, я никогда так не ошибался.

К тому времени у меня уже несколько лет были проблемы с ментальным здоровьем. Были хорошие и плохие дни… и несколько очень плохих дней, но я выживал. И делал всё, что мог. Я даже проделал некоторую работу над этим, чем очень гордился, будучи тренером вратарей НХЛ.

Но я стал полагаться на лекарства, чтобы вылечиться, и к тому моменту таблетки, которые принимал, уже не работали так, как раньше.

Так вот, происходит эта ситуация с Зедником, и сразу же меня засыпают просьбами об интервью, я заново переживаю свою травму, и…

Это явно не пошло мне на пользу.

Внезапно меня вновь и вновь просят посмотреть момент с травмой Рихарда, а потом и с моей собственной. Всё это время я думал, что со мной всё в порядке, но это изнутри повлияло на меня, понимаете?

Что-то затронуло мои триггеры после травмы Зедника.

Я снова начал сильно пить. И заниматься самолечением.

Вскоре я обнаружил, что меня возят по больницам и психиатрическим клиникам. И никогда не оставался там достаточно долго, чтобы получить какую-либо помощь или обрести почву под ногами.

Я был в одном лечебном центре в Саусалито, штат Калифорния, какое-то время в 2008 и 2009 годах и сбегал оттуда, не знаю, два-три раза.

Но у меня не было машины, поэтому я пытался сбежать на собственных ногах. У меня даже кошелька не было, только мелочь. Я искал таксофон, потому что у меня не было мобильного телефона или кредитной карты. Я хотел связаться с женой, чтобы купить билет на самолёт оттуда. Но, знаете, к тому времени, когда я дозванивался до неё, люди из лечебного центра уже говорили с ней.

Она просто отвечала: «Нет, я не пошлю тебе денег. Ты должен остаться. Ты должен вернуться туда».

Так я и поступал.

А потом снова пытался вырваться через день или два.

За несколько недель до того, как я выстрелил себе в голову у сарая на нашем ранчо, мне было очень плохо, и мой друг отвёз меня в больницу в Карсон-Сити. Но я представлял, будто меня хотят закрыть в том месте навсегда, поэтому я просто сбежал. Я заранее поговорил с охранником, и он увидел, как я выхожу, поэтому вызвал полицию.

А дальше дела пошли под откос.

Следующее, что помню: я ползу на четвереньках через кусты, чтобы сбежать. Над головой пролетает вертолёт, и я думаю, что меня кто-то ищет. Это была полная паранойя.

Я терял контроль над реальностью.

За несколько дней я выпил 25 банок пива и выстрелил себе в подбородок из ружья.

***

Я никогда не терял сознание, и я не сделал этого после того, как выстрелил себе в голову. На самом деле меня пришлось вырубить, чтобы посадить в вертолёт и отвезти в место, где мне спасут жизнь.

После этого…

Белый шум. Ничего не помню.

Помимо деталей, которые упомянул выше, я действительно не помню значительную часть того дня. Вам придётся спросить мою жену, если хотите узнать больше.

После этого врачи целую неделю держали меня в медикаментозной коме. Когда я проснулся, Джоани была первым человеком, которого я увидел.

«Врачи сказали мне, что он был в состоянии сильного алкогольного опьянения, поэтому они собирались держать его в бессознательном состоянии, чтобы он не испытал синдром отмены во время восстановления».

Она сказала мне, что любит меня. И я знал, что люблю её. Знал, что не мог быть счастливее, видя её там, рядом с моей мамой, в той больничной палате. Все мы живы, дышим, и мы вместе. Но какая-то горечь тоже была, это точно.

Несколько месяцев спустя Джоани напомнила мне о том, что я сказал ей сразу после того, как нажал на курок. Думаю, тогда я заблокировал это воспоминание, чтобы забыть о нём.

«Смотри, что ты заставила меня сделать!»

Я действительно сказал ей это.

Я обвинил Джоани. Во всём. Человека, который находился рядом со мной в худшие времена, которые только можно вообразить, и никогда не уходил, всегда поддерживал… Я обвинил.

Там, стоя у сарая, после того как выстрелил из винтовки, я посмотрел ей в глаза и сказал эти слова.

Теперь, когда вспоминаю об этом, понимаю… насколько я был болен.

Я был болен. Я был очень болен.

И я сорвался на самого близкого мне человека. Всё стало для меня очевидным как никогда прежде.

Шрам от того места, где пуля вошла в мой подбородок, всего в двух дюймах от основания шрама, оставшегося после того матча в Баффало. Они напоминают мне о том, как мне было больно на протяжении многих лет и как я изо всех сил пытался пережить это. Но они также служат напоминанием о тех, кому я причинил боль на этом пути.

И поймите, после всего того, о чём я вам только что рассказал — о ночных кошмарах, панических атаках, побегах от злобных вертолётов, выстрелах из винтовки — всё это продолжалось до тех пор, пока я не вышел из больницы после попытки застрелиться и не зарегистрировался в специальном центре для прохождения долгосрочной реабилитации. Там кто-то сложил два и два и начал оценивать меня на предмет посттравматического стрессового расстройства.

У меня его не было. Сначала я не хотел этого слышать.

Эта психолог просто не переставала говорить о матче в Баффало и о том, как он, должно быть, нанёс мне травму.

Я помню, она снова и снова использовала это слово: травма. Я был, не знаю… оскорблён. Я продолжал говорить о том, что повёл себя как настоящий мужчина в Баффало, и о том, насколько там любят по-настоящему крутых и выносливых игроков. Я думал что-то вроде: «Да что вы знаете, леди? Я герой в Баффало. Там меня любят. Ты понимаешь, что я совершил нечто удивительное, когда вернулся в тот город? Вернулся на лёд через 10 дней! Да ну хватит!»

Я боролся с этим, вы не поверите как сильно. Но она не сдалась.

В конце концов она дала мне почитать книгу о том, как животные негативно реагируют на травмирующие ситуации, и так она достучалась до меня. Я владелец ранчо. Я люблю животных. У меня есть лошади, козы и собаки. И по какой-то причине именно это заставило что-то щёлкнуть во мне.

Я вспомнил те первые два года после травмы и то, как именно тогда всё стало для меня очень плохим. Обсессивно-компульсивное расстройство стало чрезмерным, начались панические атаки и обострились кошмары. И…

Всё это теперь обретало смысл.

Как только я признал, что посттравматическое стрессовое расстройство в сочетании с моим алкоголизмом, вероятно, привело ко всему остальному, я наконец смог осмыслить ситуацию и пойти вперёд.

Я также понял, что могу помочь многим людям.

***

Сейчас я разговариваю с группами людей по всей стране о проблемах психического здоровья. Я говорю им, что нет ничего постыдного в том, чтобы нуждаться в помощи или в том, чтобы просить о ней любыми доступными вам способами. Каждый день я получаю электронные письма и сообщения от людей, которые слышали, что я говорю, или читали мою книгу. Когда я говорю об этих проблемах или отвечаю на их сообщения, то чувствую, что нахожусь на вершине мира. Просто знать, что я могу помочь кому-то в их путешествии по жизни, достаточно, чтобы я испытывал такое счастье.

Я всё ещё борюсь с проблемами с ментальным здоровьем, я полностью признаю это. Иногда мне даже до сих пор снятся кошмары, в которых я вижу, как лезвие Стива Таттла приближается в суперзамедленной съёмке и перерезает мне горло. И когда я не говорю с людьми или когда мой прогресс замедляется, мне может быть грустно. Но это не глубокая-глубокая депрессия, которую я испытывал раньше. И, по сути, может быть, сейчас я просто нормальный человек, у которого трудный день или который борется с отвлекающими факторами или с повседневными расстраивающими вещами в жизни. Знаете, подобно солнцу, что садится в 4:45 или где-то около того в середине зимы, я чувствую себя немного подавленно…

Как и все остальные в мире.

И когда наступают трудные времена, Джоани всегда рядом — рядом со мной… до сих пор, после всего, что произошло.

Мы работаем над этим день за днём, и, думаю, мы хорошо справляемся, учитывая все обстоятельства.

Долгое время я действительно думал, что моя единственная цель в жизни — стать хоккеистом НХЛ. Это всё, чем я когда-либо хотел быть. Мой жизненный путь не мог быть более ясным: игрок НХЛ, а затем тренер НХЛ. Всё было в значительной степени так.

Теперь, будучи 56-летним мужчиной, прошедшим через очень многое, я понимаю, что моя жизнь в хоккее на самом деле сводилась главным образом к тому, чтобы заложить фундамент для того, чем я занимаюсь сейчас.

Для того чтобы помогать людям пережить трудные времена.

И то же самое касается моей борьбы с ментальными проблемами. Я знаю, какова моя цель сейчас. Я действительно знаю.

Раньше я задавал вопросы богу.

Почему Ты дал мне это расстройство?

За что мне кошмары?

Почему Ты посылаешь мне такую депрессию, такую тревожность?

Что ж, теперь я знаю почему.

И, конечно же, может быть, мне не всегда было хорошо или легко справляться со всем, с чем я сталкивался на протяжении многих лет. Может быть, я бы не стал сталкиваться с этими проблемами, если бы у меня был выбор.

Но теперь благодаря тому, как я смог помочь людям, действительно могу сказать, что я в порядке, несмотря на то, через что прошёл. Несмотря на каждую часть этого. Я действительно в порядке.

Я не чувствую, что должен быть обязательно радостным. Но я в порядке.

И, несмотря ни на что… я всё ещё здесь».